Тьма кружится вокруг неё в причудливом танце с демонами и их тенями.

Тьма вьётся возле неё, обвивает ноги тугими путами, щекочет кожу, проникает внутрь через уши и глаза. Лезет куда-то глубоко, застывает безмолвным криком в горле, которое хочется расцарапать.

Тьму не удаётся ни сглотнуть, ни выплюнуть, — она мешает дышать, мешает идти, мешает приблизиться к свету.

Чёрными языками пламени тьма облизывает её, тянется костлявыми пальцами, желая забрать себе, заполучить, присвоить.

Эмма помнит, к сожалению, — помнит слишком хорошо. Тем страшнее очарование тьмы. Каждый раз, когда случается что-то, с чем ей трудно справиться, — она вспоминает её, вспоминает, как легко и просто ей было. Как решались проблемы, исчезали, словно по щелчку пальцев. Просто, легко, и самое главное, — практически никто не мешал и не мог остановить.

Но помнит она и то, что совершала под её влиянием. Именно это и застревает у неё в горле, словно рыбная кость: маленькая, невидимая, но колючая и давящая, которую ни вытащить, ни проглотить, и которая мешает жить дальше. Именно эти видения преследуют её во сне.

Голубая Фея смотрит на неё мёртвыми стеклянными глазами, её кожа сходит клочьями, тонкие обгрызенные червями пальцы тянутся к шее Эммы, — и та пытается закричать, но не может; ей остаётся только стоять и смотреть на неё, вдыхать запах сырой земли и сгнившей плоти.

Она впивается пальцами ей в шею, душит, оставляет на бледной коже следы.

Эмма хрипит и мечется в кровати, стараясь разжать её несуществующие пальцы, лишь сильнее царапая собственное горло, отчаянно задыхаясь.

«Отпусти. Отпусти меня», — мысленно молит она.

И резко просыпается, чувствуя другое прикосновение. Мягкое, обеспокоенное. Это — совершенно точно Реджина, ибо её прикосновение она узнает из тысячи.

Эмма открывает глаза, видит над собой склонившуюся фигуру и пытается сглотнуть, но выходит с трудом. Горло до сих пор болит, — то ли от криков, то ли от хватки невидимых пальцев. Она чувствует, как стекает по шее кровь и жмурится.

— Реджина, — хрипит она, приподнимаясь на локтях. — Реджина, — выдыхает, цепляясь за неё. Прижимаясь к ней, дрожа всем телом, словно потерявшийся котёнок.

Эмма вдыхает запах её волос, чувствует тепло её тела, — и медленно успокаивается.

Эмма догадывается, что это за кошмары.

О таких ей рассказывала Белоснежка, когда они впервые попали в Зачарованный Лес. Такие же когда-то преследовали и Генри, — сразу после того, как он ощутил на себе действие сонного проклятия.

Загвоздка в том, что их кошмары были одинаковыми. Там всегда была та самая зеркальная комната, охваченная огнём, и ожоги от этого огня отражались и в реальной жизни. В её снах огня не было, — были только старые демоны, которые преследовали её изо дня в день. Или, если точнее, из ночи в ночь. А единственные реальные повреждения она наносила себе сама, борясь во сне с невидимыми врагами.

Так что, вероятнее всего, то были самые обычные кошмары, в которых не крылось никакой реальной угрозы, — именно потому Эмма и не видела смысле говорить о них. Наверное, их появление даже очевидно и вполне логично. А жалеть саму себя ей не нравилось никогда. Жалость к себе на вкус горькая и отвратительная, она отлично это помнит и всегда избегает её всеми силами, не позволяя себе слабости.

Но в то же время эти кошмары — одна из главных причин, почему она не хотела оставаться на ночь здесь. Не хотелось пугать Генри и Реджину своими криками, и, соглашаясь остаться этой ночью, она надеялась, что кошмары отступят. Очевидно — зря.

Эмма отодвигается на кровати, так и не выпустив Реджину из объятий, а после качает головой на её вопрос и прижимается к ней теснее. Она не знает, как описать это. Не знает, как рассказать о том, что она видит. Всё это странно и пугающе, и иногда, просыпаясь, она не до конца понимает, где находится и ушла ли тьма на самом деле. Что, если она до сих пор в ней, просто выжидает удобного момента? Что если трупы монашек однажды явятся к ней не во сне, а уже наяву? Тогда они захотят поквитаться, и, по правде, будут правы.

— Я… Я не помню, — врёт она, и голос её звучит тихо и надломлено.

Она и правда не знает, как рассказать о своих снах Реджине. Да и к чему это? За последнее время она и без того пережила слишком многое, чтобы теперь волноваться ещё и из-за кошмаров, которые наверняка скоро пройдут. Во всяком случае, Эмма надеется на это. Не бывает же такого, чтобы одни и те же сны преследовали человека всю жизнь? Возможно, это просто чувство вины, которое выливается в образы, беспокоящие её на самом деле.

— Просто кошмар, — выдыхает она наконец, решаясь открыть глаза.

Она всё ещё в гостевой комнате в доме Миллсов, и никто не тянет к ней мёртвых костлявых пальцев, не пытается задушить или проникнуть под кожу. Рядом только Реджина, её тёплое успокаивающее дыхание, её запах и бьющееся сердце, стук которого Эмма ощущает, прижавшись к ней слишком сильно.

— Реджина? — тихо зовёт она, сама не веря в то, что действительно собирается сказать это. Но, с другой стороны, присутствие Реджины рядом действительно успокаивает, и, возможно, так она сможет выспаться хотя бы одну ночь. — Ты можешь… можешь остаться тут?

Эмма отрицательно качает головой.

Нет, её кошмары — это боль, страхи, спрятанные глубоко внутри обиды и не ушедшая тьма.

Её кошмары — это игры подсознания, которые выуживают проблемы, которые, бодрствуя, она подавляет глубоко в себе, закидывает в самые дальние и самые пыльные ящики, откуда их не достать, лишь бы не испытывать чувства вины, потери, сожаления.

Один из её приёмных родителей говорил: «после дождя всегда бывает радуга», — но её дождь оказался слишком кровавым и выливался в кошмары, которые преследовали её, словно желая наказать. За убийства обычно сидят за решёткой, а она вместо того носит значок шерифа, ловит на себе сочувствующие взгляды некоторых из горожан, и пытается наладить собственную жизнь. Пытается простить себя, хотя это глупо и бессмысленно.

Она должна была понести наказание, её должны были ненавидеть, — но вместо этого она спокойно разгуливает на свободе, делая вид, что искупает вину.

И оттого ей паршивее всего. Эти сны, — всего лишь попытки наказать себя самостоятельно, и никакое проклятие не имеет к ним отношения.

— Нет, — говорит тихо и медленно. — В моём сне не было огня, совсем. И ожогов тоже нет. Это обычный кошмар.

Она замолкает ненадолго.

Реджина — удивительно проницательная. Эмме остаётся только догадываться, как она узнала, что это происходит каждую ночь. Особенно учитывая то, что они впервые с того времени ночуют в одном доме, а Тёмная не спала вообще.

Последнее может быть ещё одной причиной кошмаров. Её организм был вымотан бессонницей, и спать после того, как физические потребности игнорировались чуть более, чем полностью, становилось сложно. Даже засыпать становилось сложнее, — каждый раз ей казалось, что она попросту не сможет этого сделать.

Зачастую Эмма просто часами лежала в кровати, пытаясь сомкнуть глаза, а спустя несколько часов просыпалась от кошмаров и заклеивала кровоточащие царапины, которые нанесла себе сама же, хоть и не осознавая этого.

— Это продолжается уже месяц, — вздыхает она, больше не видя смысла скрывать это. — С того дня, когда… — Она замолкает, надеясь, что Реджина поймёт и сама. С того дня, когда Тьма ушла и больше не властвовала над её сознанием. С того дня, когда Реджина разбудила её в больнице. — Но это не из-за проклятия.

— Ты не станешь снова Злой Королевой, — улыбается Эмма, чуть отстраняясь, но продолжая обнимать её.

Она поднимает руку и накрывает её ладонь своей. Чуть сжимает пальцы, успокаивающе, говоря, что всё будет хорошо, — потому что и сама в это верит. Однажды всё действительно станет хорошо. Потому что Реджина рядом, и вместе они смогут справиться со всем чем угодно.

Она прижимается к ней ещё ближе и обнимает, прикрывая глаза. Сон приходит практически сразу же, и, что удивительно, до самого утра ей не снятся кошмары. Не снится вообще ничего, — и эта пустота настолько приятная и тёплая, что, проснувшись, Эмма не может не улыбаться. Ей кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз так высыпалась. Последний месяц так и вовсе спала не больше двух-трёх часов. Потому полноценный сон, пусть и до полудня, кажется ей каким-то чудом.

Равно как и то, что она просыпается в одной постели с Реджиной.

Впрочем, последний факт её скорее смущает, особенно когда она понимает, что они открывают глаза почти одновременно.

Эмма краснеет, улыбаясь ей, а затем спешит подняться с кровати, чтобы приготовить яичницу и сварить кофе. Хоть какой-то от неё толк.

Когда они спускаются на кухню, там уже вовсю орудует недовольный Генри.

— Доброе утро, мамы, — ворчит он, явно не привыкший готовить завтрак самостоятельно. — Я сварил вам кофе, за его качество не ручаюсь. Ты ж знаешь, у меня гены Эммы…

— Эй!..

— Не обижайся, ма, твой кофе отвратительный. Но мой вроде ничо так, прошу присаживаться и не жаловаться.

— Какая щедрость, — бубнит Эмма себе под нос, но кофе всё же пробует.

И, надо сказать, у Генри он и правда получается лучше, хотя до Реджины ему тоже далеко. Но сказать об этом она не успевает, так как раздаётся стук в дверь. Они все, как по указке, поворачиваются к ней.

— Э-э-э, — говорит Эмма. — Сделаем вид, что нас нет дома?

— Я открою, — смеётся Генри и выбегает в гостиную. Открывает дверь, и Эмма слышит голос Белоснежки. Видимо, та пришла проверить, не убили ли они друг друга за ночь. Ну или чёрт его знает, что ей могло понадобиться в такую рань…

Эмма бросает взгляд на настенные часы.

Ах да. Ну, может и не совсем рань. Но тем не менее, — какого чёрта она забыла у Реджины дома?

— Всем добрый… доброе утро, — усмехается она, останавливаясь в кухне. — У вас всё в порядке? В последнее время вас совсем не видно, даже Генри из дома не выходит. Дэвид переживает, Эмма. Спрашивает, когда ты сможешь вернуться к работе шерифа. Ты же знаешь, у нас сейчас Нил, а с ним нелегко… Так что твоя помощь пригодилась бы. И, Реджина, я хотела попросить у тебя несколько советов! Нил постоянно пукает, и я совсем не понимаю, нормально ли это?

— О, боже, фу! — восклицают они одновременно с Генри.

— Я пойду, — спешно собирается Эмма.

— Я пожалуй тоже, — поддакивает ей сын, вгрызаясь зубами в тост.

— Да блин… — бормочет она себе под нос.

Сбежать с этого парада обсуждения младенческих проблем не удаётся, так что Эмма лишь тяжело вздыхает. Ни она, ни Генри не могут сопротивляться Реджине, особенно когда та властно хватает под руку. Никто бы не устоял, — даже Белоснежка.

Та, к слову сказать, усаживается в центре стола, вполне себе по-хозяйски, словно бывала на этой кухне десятки тысяч раз; словно они с Реджиной никогда раньше не враждовали, а на деле были лучшими подружками.

Отчего-то это слегка раздражает.

Эмме кажется, что Снежка должна проявлять больше уважения к чужой территории, но, видимо, её родительница иного мнения на этот счёт.

— Эм… Да, конечно. — Они чуть ли не урчит от прикосновения к затылку, потому что затылок — её слабое место. Ахиллесова пята, с помощью которой ею запросто можно управлять, если затронет нужный человек. Реджине, впрочем, знать об этом совершенно не обязательного: она и без того влияет на неё слишком сильно. Буквально.

Так что Эмма принимается резать хлеб, высовывая кончик языка от усердия в попытках сделать всё идеально, и почти не обращает внимания на разговор вокруг. Она полностью сосредотачивается на ломтиках хлеба, и не сразу понимает, что Реджина что-то спрашивает.

— А? — Эмма поднимает голову, внезапно осознавая, что всё семейство пялится на неё. — Э-э-э… Да? — говорит она, даже не зная, на что отвечает. Генри, этот маленький засранец, прыскает в кулак и вытаскивает из холодильника бекон. — О господи, Реджина, держи его, он же всё испортит, у него мои гены!

— Эй!.. — Генри возмущённо таращится на неё. — В отличие от тебя я умею готовить! Мам, скажи же?

— Генри, то, что ты можешь не испортить яичницу ещё не значит, что ты умеешь готовить. Я тоже могу её не испортить…

— Ага, через раз, — нагло фыркает сын. — Ма, ты даже хлеб нормально нарезать не можешь. — Он тычет вилкой в её сторону, указывая на кривой ломоть хлеба.

— Всего один! И это потому что вы меня отвлекли! — возмущённо пыхтит Эмма.

Белоснежка почему-то тяжело вздыхает, глядя на них.

Ну, в конце концов, не ей осуждать её: она сама долго училась готовить. Так что Эмма недовольно фыркает и приобнимает Реджину за талию, чтобы дотянуться до соли, которая стоит прямо позади неё. Мать удивлённо таращится на неё, словно она не за солью потянулась, а вытащила из меча Экскалибур.

— Да что не так? — не выдерживает Эмма, обводя их всех взглядом. И, господи, почему Генри и Реджина выглядят такими хитрожопыми?

До Эммы не сразу доходит, что вообще происходит и почему Снежка смотрит на них так, будто увидела восьмое чудо света. И это, — как минимум.

Она нервно обнимает руки Реджины, лежащие у неё на талии, словно спрашивая у неё совета, а затем широко распахивает глаза. Ну, конечно! Её мать не в курсе, что они с Реджиной… Эмма и сама не знает, — что они с Реджиной.

Встречаются? Дружат? Хотя для дружбы выходит как-то странно, но они так и не обсуждали их отношения после того поцелуя. Это казалось чем-то естественным и очевидным. И, кроме того, ей не хотелось торопить события. Всё шло своим чередом, складывалось само собой, и Эмма не хотела вмешиваться в это искусственно. Словно если они не проговорят это вслух, то чувства внезапно исчезнут… Бред же.

Однако Снежка смотрит на них выжидающе, почти мучительно, а Эмма понятия не имеет, что ей сказать.

— Так. Реджина, ты спишь с моей дочерью?!

— МЛАДЕНЦЫ! — восклицает Эмма, выворачиваясь из объятий Реджины, хотя, по правде, ей совсем этого не хочется. — Ты, кажется, хотела поговорить о младенцах, — напоминает она уже спокойнее, на всякий случай отойдя в сторону. — И о моём возвращении. Я как раз собиралась…

— О, нет, Эмма, вы не отвертитесь от ответа, — слегка щурится Мэри-Маргарет, вставая со стула. Она резко складывает руки на груди, как ревнивая мамочка, которая отправляет свою дочь на выпускной, и впивается в Реджину требовательным взглядом. — Во-первых, почему вы не сказали. А, во-вторых, как это случилось? И почему вы вообще… Реджина! — Она возмущённо приподнимает брови и, откровенно говоря, выглядит крайне угрожающе.

— Мэри-Маргарет… — начинает Эмма, и та впивается в неё ещё более строгим взглядом.

— Мы снова вернулись к Мэри-Маргарет?! Я — твоя мать, Эмма!

Генри боком выползает с кухни, сдавленно хихикая, и Эмма пытается уползти следом за ним, потому что всё это — слишком тупо и неловко. И более того — она не собирается обсуждать свои отношения с Белоснежкой! Ей тридцать, в конце концов, и она не обязана отчитываться, — даже перед собственной матерью. Особенно перед ней! Учитывая тот факт, что двадцать восемь лет её жизни Белоснежка вообще пропустила…

— А Генри хотел пригласить на свидание Вайолетт. Генри, объяснись!

— Что? — Генри резко замирает и принимается отчаянно краснеть. — Ни с кем я не встречаюсь!

Эмма вздыхает очень тяжело и протяжно.

Понимая, что ей не удастся отделаться от расспросов матери, она принимает единственное, как ей кажется, правильное решение.

Она складывает руки на груди, и, дождавшись, пока Генри хлопнет дверью в комнату, говорит:

— Да, мы с Реджиной встречаемся. — Она вздыхает, переводя взгляд на Мэри-Маргарет, которая стоит столбом и просто пялится на неё, не в силах выдавить из себя ни слова. — И да, мы с Реджиной спим. А после того, как меня захватила тьма, мы практикуем БДСМ, чтобы раскрыть все мои потайные желания, и…

— Нет-нет-нет! Хватит, — пищит Снежка, отворачиваясь.

— …Применяем порку, связывание, иногда даже говорим друг другу то, что твои нежные сказочные уши наверняка не привыкли слышать, — продолжает Эмма, не обращая внимания на покрасневшую Снежку, явно слишком увлечённая своими выдуманными рассказами. — Больше всего мне нравится, когда Реджина лежит подо мной связанная и молит о большем…

— Нет, всё, я пошла. Спасибо за совет с Нилом, Реджина! Эмма, я тебе позвоню!

— Хорошо, дай знать, если захочешь узнать подробности! — кричит Эмма ей вслед, глядя на стремительно удаляющуюся спину матери. — Или если захочешь фотоотчёт. Мы можем предоставить, раз уж ты так любишь лезть в чужую личную жизнь! Можем даже снять видео специально для тебя и Дэвида!

Входная дверь хлопает так громко, что с потолка разве что штукатурка не сыплется. Эмма сдавленно ворчит что-то о плате за ремонт, а затем тяжело вздыхает, повернувшись к явно ошарашенной Реджине.

— Прости, — говорит она и, как ни в чём не бывало, подхватывает кружку с кофе. — С ней иначе никак. Хуже Руби, ей-богу…

Эмма нервничает.

Конечно же, её беспокоит реакция Реджины. Всё-таки рассказывать о несуществующих сексуальных практиках — огромный риск. Ну, во всяком именно при Реджине. Хоть это и был единственный способ избавиться от расспросов Мэри-Маргет.

Но теперь они остались на кухне вдвоём, и Эмма слегка краснеет, когда Реджина подходит ближе и её руки опускаются к ней на талию, прижав к стойке. Эмма отставляет кружку с кофе в сторону и опускает взгляд.

— Разве нет? Если бы мы действительно спали… Я была бы сверху, — говорит она как само собой разумеющееся.

Конечно же, Эмма не раз представляла их с Реджиной секс. Пару раз он ей даже снился. И во всех её фантазиях Реджина была «под ней», — это заводило сильнее, нежели наоборот. Она и подумать не могла, что сама Реджина будет придерживаться иного мнения. В любом случае, сдавать позиции Эмма не собиралась.

Так мы встречаемся?

Эмма резко поднимает на неё взгляд, пытаясь понять, что она думает или чувствует по этому поводу. Не похоже, чтобы Реджина была напугана или рассержена, — скорее напротив.

— Ну… да? — неуверенно тянет Эмма, опуская руки ей на плечи, притягивая ближе к себе. Словно прямо сейчас Реджина может сорваться и убежать.

Впрочем, с неё-то станется.

— Я… не знаю. Нам обязательно вешать на это какие-то ярлыки? Почему мы не можем просто делать то, что делаем? Я имею в виду… Я люблю тебя, а ты меня. Этого достаточно, разве нет? — Она ведёт ладонями по её плечам и прижимается губами к виску, немного боясь услышать ответ. Боясь, что Реджина скажет, что этого недостаточно и пока они не могут быть вместе.

В любом случае, фраза «мы встречаемся» кажется ей какой-то тусклой и бледной, и уж точно недостаточно хорошо описывающая их реальные отношения. Это нечто большее, нежели просто фраза. Нечто большее, чем подростковое «мы встречаемся». Если бы Эмма могла, — она бы женилась на Реджине, и тогда это стало бы гораздо ближе к реальности…

К несчастью, Реджина едва ли согласится. Во всяком случае, не так быстро.