— Ты должна переехать к нам! — обрадовался Генри, когда узнал, что Эмма не может найти квартиру в Сторибруке.

Проблема заключалось в том, что в Сторибруке попросту не было свободных квартир или комнат, а на отеле «У Бабушки» можно было разориться. Даже при условии, что она вернулась на пост шерифа городка.

Конечно, можно было бы ночевать в офисе, но перспектива эта — так себе. Особенно если учитывать тот факт, что им нужно как-то учиться уживаться с мэром города.

Вернуться к Мэри-Маргарет она тоже не могла. Если точнее, — просто не хотела. Лучшая подруга съехалась с Дэвидом, у них был конфетно-букетный период с ухаживаниями и бурным сексом, а Эмма совершенно не хотела быть к этому хоть как-нибудь причастной. И уж тем более ей нисколько не импонировало наблюдать за развитием их отношений.

И тогда Генри предложил это.

Эмма аж воздухом поперхнулась и выпучила на него глаза, — мол, не показалось ли? Или он под «к нам» он имел в виду кого-то другого? Может быть, у него имелось какое-то тайное логово, о котором она не знала?

Генри меж тем невозмутимо продолжал:

— Сама подумай, так будет удобнее снять проклятие! И тебе не придётся уезжать от нас по вечерам! Ну Эмма-а-а-а!

— Да твоя мать меня на порог не пустит, — отвечала ему Эмма, изумлённо приподнимая брови. И кроме того, перспектива жить с Реджиной пугала её даже больше, чем перспектива жить с Дэвидом под одной крышей. Она уже начинала подумывать согласиться на предложение подруги.

— Не, я её уговорю.

— Сомневаюсь.

— Вот увидишь! Если она согласится — ты переедешь к нам?

«Ну, класс, школотрон, — думала Эмма. — Сначала растопи её сердце, потом переезжай к ней домой. Что дальше? Предложишь позвать её в жёны?»

Она содрогнулась от мысли, что если бы Генри попросил её сделать и это, — она, вероятно, согласилась бы.

— Она не согласится.

— Поспорим? — хитро щурился пацан, прижимая к груди свою вездесущую книгу сказок. Словно она была его талисманом и проклятием одновременно.

Эмма не могла сопротивляться его щенячьим глазкам. И, кроме того, она была уверена на все сто, что Реджина откажется. Она и думать об этом не захочет, — несмотря на все уговоры пацана. Генри, конечно, верёвки из неё вьёт, но даже у него должны быть какие-то пределы разумного.

— Ладно. Если она согласится, — сдалась тогда Эмма.

И вот она стоит на пороге дома мэра Миллс, сжимая пальцами единственный чемодан, и думает, что всё это ей снится. Нет, ну серьёзно, — какова была вероятность, что Миллс реально согласится на это? После всего, что между ними было… Даже Мэри-Маргарет пришла в шок, узнав об этой новости, и вместо поздравлений сказала только: «Ыыыы!»

И, возможно, обиделась. Снова. Она, конечно, ничего такого не сказала, но в её взгляде читалось явственное: «Ты серьёзно предпочла Миллс мне?»

Не могла же Эмма сказать ей, что поспорила с десятилеткой!

Эмма тяжело вздыхает и наконец стучит в дверь. Она не знает, сколько простояла тут, собираясь с силами, однако дверь открывается практически сразу же. Ну, или ей только кажется.

— Добрый вечер, — говорит она не естественно высоким голосом.

— Спасибо, — выталкивает из себя Эмма, когда Реджина пропускает её внутрь.

Выталкивает, потому что вместо этого ей хочется закричать ей в лицо: «Почему ты согласилась на это?!»; но, впрочем, она прекрасно знает, почему. По той же самой причине она и сама сейчас стоит здесь, испытывая невероятную неловкость и даже стыд. Уж лучше ночевать в «Жуке»…

С другой стороны, Миллс хорошо готовит. Это ведь должно быть хоть каким-то плюсом? Нет, она, конечно, не собирается садиться ей на шею и вообще планирует возвращаться в этот дом только затем, чтобы переночевать, пока не найдёт себе собственную квартиру (даже если та будет в лесу, из-за чего ей придётся вставать на работу в пять утра). Жаль только, что на предложение Мэри-Маргарет теперь точно не получится согласиться.

Эмма успела сто раз пожалеть о том, что вообще рассказала Генри о своей проблеме с поискам жилья. И кто её тянул за язык? Она ведь догадывалась, что нечто подобное может произойти. Ну, то есть, не в таких масштабах, — но то, что Генри начнёт строить коварные планы было вполне очевидно.

«Весь в свою вторую мать, а ещё возмущается», — возмущённо думает она, ставя чемодан в прихожей.

И, конечно, она ожидает от Миллс чего угодно, но когда та показывает подвал… Эмма буквально приходит в восторг. Она, конечно, никак этого не показывает ни внешне, ни взглядом, но на самом деле подвал — идеальное место в этом доме. Как отдельное царство, отгороженное толстыми стенами от Реджины Миллс и висящей между ними вражды и неловкости. Что ж, во всяком случае ей не придётся засыпать с мыслью, что Реджина лежит где-то за стенкой и думает примерно о том же.

А ещё из подвала можно выйти прямо в сад, так что велики шансы, что они с Миллс вообще не будут мозолить друг другу глаза.

— Прости за подвал… — начинает Генри, но Эмма тут же прерывает его и, оглянувшись через плечо чтобы убедиться, что Реджина не подслушивает, говорит:

— Ничего, тут классно. Всегда любила маленькие пространства.

— Правда? — с лёгким сомнением тянет Генри.

— Ага.

— Круто! Я тоже!

Ну, в этом Эмма не столь уверена. Учитывая, что всю свою жизнь пацан провёл в огромном доме… Впрочем, эта мысль всё равно греет её. То, что у них так много общего несмотря ни на что.

— Кстати, — заговорщически шепчет Генри, наклонившись к ней ближе, и суёт в руку рацию. Ту самую, с помощью которых они общались, когда Эмма впервые только приехала в Сторибрук. — Возьми.

— Нет, Генри, я не буду болтать с тобой ночью по рации.

— Но вдруг тебе что-то понадобится?

Эмма вздыхает и кладёт рацию под подушку. Диван, принесённый сюда, кажется вполне удобным. И даже есть своя душевая комната, что тоже неплохо. Интересно только, зачем она вообще была тут изначально… Эмма решает не задумываться над этим вопросом. Мало ли, какие тараканы в голове у мэра города? Может, раньше она сдавала этот подвал какому-нибудь студенту.

«А потом запекла его и съела… А, стоп, это другая сказка».

— Так что, поужинаешь с нами? — меж тем продолжает суетиться пацан, и Эмма тяжело вздыхает. По правде говоря, она намеревалась пойти к «У Бабушки» и перекусить там. Но это же стряпня Миллс, она просто не может отказаться. — Мама приготовила мою любимую лазанью…

Это удар ниже пояса.

— Я… Э, да, только переоденусь, лады? Иди пока помой руки.

— Класс! — радуется Генри и громко топает на лестнице, поднимаясь в кухню.

Эмма ещё какое-то время сидит на диване, заламывая пальцы и оглядываясь по сторонам, после чего всё-таки стягивает куртку и тоже поднимается наверх. Пахнет там, разумеется, изумительно.

Эмма неловко топчется в проходе, просто не представляя себе ещё более неловкую ситуацию. И во главе этой неловкости — её не по годам смышлёный и коварный сын. Ну, коварство он точно перенял у Реджины, впрочем, как и её манеру гордо задирать подбородок или презрительно щуриться. Или, — давить на больные точки. Эмма уверена, что с Реджиной без этого не обошлось, и оттого ей становится ещё более неловко.

Она пытается вглядеться в её лицо, однако едва ли может понять, что та чувствует по поводу всего этого. Ну, разве что кроме раздражения, учитывая, с каким грохотом она ставит тарелку на стол. С другой стороны, — она вообще едва ли помнит, чтобы Реджина хоть раз была в благосклонном настроении. Не считая её разговоров с сыном, разумеется.

В общем, Эмма садится чуть поодаль от них двоих.

И чувствует себя в этом доме и в этой кухне максимально чужой. Не то чтобы это было необычно: в конце концов, она и есть чужая для Реджины. Для Генри, может быть, и нет, но сейчас он — часть совершенно другой семьи и другого мира. И вся эта неловкость и отчуждённость в очередной раз напоминают ей, кто она на самом деле; напоминают обо всех тех приёмных семьях, в которых ей довелось побывать, но не посчастливилось задержаться. И каждый раз она чувствовала себя чужой, — может быть, даже не имеющей права на то, чтобы быть принятой и любимой.

Мысли об этом вновь навевают тоску, — неуютную и всепоглощающую. Впрочем, от этой тоски её отвлекает голос Реджины. Эмма едва не вздрагивает, когда та обращается к ней, а затем спешно качает головой.

— Нет, всё в порядке, — откашливается она и принимается за еду, проводя остаток ужина в тишине.

И ей кажется, что ничего, вкуснее этой лазаньи, она не ела никогда.

Эмма едва заметно жмурится от удовольствия, даже не пытаясь вспомнить, когда ей в последний раз доводилось есть нормальную домашнюю еду, ещё и так хорошо приготовленную. Словно Реджина могла проникнуть в разум каждого, кто приходил к ней на ужин, чтобы приготовить блюдо исключительно под его предпочтения. И, судя по довольному виду Генри, мысль эта была недалека от истины.

«Может она и правда ведьма?» — в ужасе думает Эмма, реактивно приканчивая лазанью, чтобы успеть положить себе добавку. Ну, а что. Вдруг это последний вечер, когда Реджина расщедривается на еду?

— Спасибо, было очень вкусно, — говорит она, когда с ужином наконец покончено, и поднимается.

Генри, — этот маленький сукин сын, — тут же подрывается и выбегает с кухни, видимо боясь, что его заставят убираться. Эмма только хмыкает, глядя в его хрупкую удаляющуюся спину. Добравшись до второго этажа, он кричит: «Спасибо за ужин, я пошёл делать домашку!»

Нет, этот дьяволёнок наверняка пошёл играть в приставку, думает Эмма, и неловко топчется, не зная, куда деть взгляд.

— Хотите… помогу убраться? — наконец спрашивает она, решив, что просто уйти будет как-то не вежливо. Наверное.

Эмма смотрит на посудомоечную машину, как на быка, с которым ей предстоит сразиться.

В квартире Мэри-Маргарет точно такой не было, а сама она и вовсе обходилась обычными раковиной с краном, не видя смысла в том, чтобы тратить деньги на такие вещи. Хотя, наверное, посудомоечная машина сильно упрощает жизнь и экономит время, — вот уж чего точно не отнять.

И всё же, не желая выставить себя полной идиоткой, Эмма не рискует спрашивать у Реджины, как оно работает, и принимается действовать интуитивно. Очень даже зря.

Разумеется, это не ускользает от внимания мадам мэра, и та тут же принимается её поучать. Впрочем, это вовсе не звучит злобно, злорадно или раздражённо. Она объясняет ей элементарные вещи так, как будто объясняла их Генри, — разве что только не таким же мягким тоном, каким разговаривает с ним. И всё же… Это довольно интересно. Со стороны можно было бы даже подумать, что они неплохие друзья, что, конечно, невозможно.

И вообще, — Миллс лишает её творческого процесса!

[float=right][/float]
— Я женщина, а не посудомойка, — говорит она высоким голосом, парадируя рекламный ролик, и тихо смеётся, когда Реджина бьёт её по руке, не давая загрузить в посудомойку деревянную ложку. Да ладно, можно подумать, с ней что-нибудь случится. Инструкции не всегда точны, а техника порой поражает своей стойкостью и возможностями. Словно стремится доказать людям, что она способна гораздо на большее, чем ей предписано. Ну прямо как люди.

— Ага, — говорит она наконец. — Я всё поняла.

Хотя из уст Реджины фраза — «Надеюсь, вы запомнили, что делать», — звучит довольно странно и диковато. Можно даже решить, что она снова пустит Эмму на свою кухню. С другой стороны — она же согласилась на то, чтобы Эмма ей помогла. А это явный прорыв в их отношениях. Генри, вероятно, просто обделается от счастья.

— И всё-таки, — продолжает Эмма, отходя к столу, чтобы вытереть его (уж с этим-то она точно справится самостоятельно), — Генри что-то напутал. Не думаю, что вы были бы Злой Королевой, если бы мы были сказочными героями. Я всё ещё настаиваю на гноме, который Ворчун. — Она отходит на другой край стола, чтобы ей не прилетело полотенцем по заднице, не дай боже. А то Реджина так сжала его, словно собиралась использовать как оружие. — Не обижайтесь, по-моему, гномы — самые классные персонажи сказок. Уверена, мне бы вы подобрали роль похуже, Ваше Величество.

— Ауч… — морщится Эмма. Впрочем, на самом деле она нисколько не обижается.

По правде говоря, от Реджины она ожидала гораздо худшего, нежели «осёл из Шрека». В какой-то мере это даже мило. Эмма представляла себе, что она назовёт ей «Гадким Утёнком» или той ведьмой, которая заманивала детей в свой пряничный домик, — но осёл?

Она внимательно наблюдает за тем, как меняется выражение лица Реджины, и внезапно обнаруживает, что та не столько злится, сколько… обижена? Это — как минимум странно. Учитывая, как они оскорбляли друг друга в прошлом, бросаясь друг в друга словами, — «Ваше Величество» должно было звучать вполне безобидно. Да Эмма, впрочем, и не собиралась её оскорблять. Скорее это должно было быть чем-то вроде дружеского подкола.

Но Реджина не была бы Реджиной, если бы не оставалась загадкой, об которую нужно сломать зубы. И мозг.

— Да ладно вам, Реджина. Это просто шутка, — говорит она, однако та никак на это не реагирует.

Эмма тяжело вздыхает, понимая, что снова накосячила. Она не слишком уверена, в чём именно причина такой перемены настроения, но точно знает, что проблема в этой идиотской шутке.

Может быть, всё дело в том, что так называл её Генри. Злой Королевой. Не то чтобы это сильно что-то объясняло, — в конце концов, беззлобный подкол остаётся всё таким же беззлобным подколом, но… Эмма чувствует, что должна извиниться. В конце концов, она ведь обещала Генри, что они постараются найти общий язык.

А ещё обещала ему же, что растопит сердце Злой Королевы.

Да, конечно.

Учитывая их вселенскую несовместимость, сделать это будет крайне сложно. Но, пожалуй, даже интересно, — а там, где интересно, Эмма не отступает никогда.

Она бросает тряпку в раковину и поднимается на второй этаж, шагая тихо, чтобы Генри не смог её услышать. А затем останавливается возле уже знакомой двери, ведущей в спальню, и тихонько стучит. Она приоткрывает дверь, не дожидаясь ответа.

— Реджина, я не… Я не хотела вас задеть, окей? Простите, — говорит она, вновь ощущая эту неловкость. И шумно выдыхает, опустив голову. — Иногда я правда бываю идиоткой… Спокойной ночи.

Она тихо прикрывает за собой дверь, так и не дождавшись реакции, а затем прижимается плечом к стене, потому что сердце в груди принимается биться слишком сильно. Она не думала, что когда-нибудь скажет такое Реджине. И это кажется таким странным, но в то же время волнительным. Словно однажды они правда смогут найти общий язык, если хорошенько постараются и попробуют понять друг друга.

К несчастью, идти до этого ещё слишком долго.

Эмма отлипает от стены и крадётся по коридору обратно, но не успевает она упасть на диван, как рация под подушкой начинает шипеть.

— Эмма, приём, это Генри! — говорит мальчик. — Ма? — нетерпеливо добавляет.

Она только усмехается, вытаскивает рацию и принимает вызов:

— Да, Генри. Что случилось?

Слышится напряжённое шипение, затем Генри наконец говорит:

— Вы снова поссорились, да?

Эмма тяжело вздыхает. Ну вот, они снова сделали это. Снова расстроили его своими ссорами. Точнее — сейчас виновата только она.

Она ложится на диван и кладёт руку под голову.

— Не то чтобы… Это моя вина. Но не думаю, что твоя мама сильно на меня злится.

— Надеюсь, — вздыхает мальчик. — А что ты такого сделала?

Эмма молчит достаточно долго, чтобы Генри начал переживать, а затем смотрит на часы и облегчённо выдыхает:

— Это сложно, пацан. Тебе уже пора спать, ты в курсе? Так что иди умывайся и в кровать. Поговорим завтра.

— Ну ма!

— Всё, конец связи, — усмехается она, отпуская кнопку. Генри какое-то время обиженно сопит ей прямо в лицо через рацию, но затем всё-таки отключается и, видимо, идёт умываться. Эмма думает, что ей и самой следовало бы, да только вот сна нет ни в одном глазу, так что она ещё долгое время просто лежит, уставившись в потолок.

Эмма ворочается на диване и долго не может уснуть, гоняя одну мысль за другой. Прокручивая в голове всё, что произошло с ней за последнее время.

Когда-то Реджина сказала ей, что Эмма не задерживается подолгу в одном месте, — и была права. Сколько себя помнила, Эмма постоянно куда-то бежала. От прошлого, от обидчиков, в конце концов — от самой себя и собственных чувств. Она не находила себе места нигде, куда бы ни подалась; всё казалось чужим, холодным, слишком другим. Словно она была какой-то неправильной, не принадлежащей этому миру. Сломанной, как сказали бы её сверстники в прошлом.

И только здесь, в Сторибруке, она действительно чувствует себя частью чего-то важного. Несмотря на все разногласия с Реджиной, — ей, по большей части, нравятся их перепалки. Возможно, дело ещё и в Генри, который словно привязывает её к этому месту одним только фактом родства. Семьи, которой она была лишена с самого детства; видя в нём не только собственного брошенного сына, но ещё и саму себя, которую тоже когда-то бросили, даже не донеся до больницы.

Но дело ещё и в том, что здесь, в Сторибруке, она чувствует себя на своём месте. Словно должна была быть тут с самого начала, и только какое-то глупое стечение обстоятельств закинуло её в бостонский приют. Эмма понятия не имеет, с чем это связано на самом деле. В конце концов, Сторибрук не отличается от сотни точно таких же маленьких городишек в штате Мэн.

Эмма вновь поворачивается на другой бок и тяжело вздыхает, понимая, что так и не сможет уснуть.

Она тихо поднимается на кухню, чтобы налить себе воды, однако внезапно замечает, что дверь на террасу открыта. Первым делом она думает о ворах и нервно оглядывается. Однако, не заметив никаких следов взлома или проникновения, — всё же решается и выглядывает на улицу, точно зная, кого увидит там. И не ошибается.

Реджина и в самом деле походит на ведьму; особенно теперь, когда мягкий свет фонарей очерчивает её лицо, делая ещё более острым и загадочным, а чёрные волосы блестят, будто после дождя. Эмма встряхивает головой и неуверенно шагает ближе.

— Реджина? — зовёт она тихо и останавливается, видя, что плечи той вздрагивают. Впрочем, Реджина не кричит на неё и не гонит прочь. Тоже прорыв в их отношениях.

Эмма наконец подходит ближе и присаживается рядом. Не слишком близко, но и не далеко.

Какое-то время она молчит, поглядывая то на звёзды, то на бокал в руке женщины, а затем тихо вздыхает и ёжится от порыва ледяного ветра.

— Вы бы хоть оделись потеплее, — говорит она. Осень в штате Мэн — та ещё головная боль. Иногда даже в буквальном смысле этого слова. — А то тоже заболеете.

Она встаёт и уходит обратно в дом. Может даже показаться, что она просто решает оставить Реджину в покое, однако вскоре  она возвращается с двумя пледами, один из которых протягивает приёмной матери своего сына. Не хватало только, чтобы они вдвоём ходили и кашляли.

Сама она вновь присаживается рядом, накрываясь вторым пледом и подобрав ноги под себя.

Эмма украдкой разглядывает её профиль, не понимая, какие эмоции написаны у неё на лице и в целом не решаясь заговорить. Только спустя время она наконец поворачивается к ней вновь, будто отвлёкшись от разглядывания звёзд.

— Мне правда жаль. За сегодняшнее, — говорит она.