Ли Юэ не меняется. Кажется, что время здесь замерло и совершенно не идет — Чайльду кажется это красивым, но каждый раз, когда он оказывается на пристани, он скучает по Снежной. Он скучает по снегам и ветрам, скучает по льду и по своим младшим. Он скучает по маме, как и любой сын, он пишет письма и покупает дорогие лекарства — лишь бы отец поправился; Тоня, наверное, уже так выросла — думает он однажды, когда заворачивает очередные игрушки. Он никогда не говорил никому, что он служит Царице, что он ей верный пес, что из-за нее он остается тут ( врет сам себе, на самом-то деле ). Он никогда не говорил, зато отец сказал. Благо, что Теврк все еще считает, что он продавец игрушек. Пусть малыш не взрослеет так рано.

В Ли Юэ близится фестиваль. Чайльд слышал о нем лишь отстраненно, когда кто-то из фатуи говорил, но не вслушивался. Его работа стала его домом — он ночует в кабинете банка, спит на неудобном диванчике и ничуть не жалуется. А еще он ни разу с того времени, как попал в передрягу, не встречался с Чжун Ли. У них просто не получалось из-за его работы и из-за чувства стыда. Мальчишка все еще думал, что его возможно засмеять, растоптать. И все те чувства, которые он так долго и бережно хранил, он постарался скрыть под замок. Было крайне тяжело, но он правда постарался. И сейчас, смотря на жаркое солнце, он лишь вздыхает. Иногда ему так хотелось, чтобы хоть кто-то смог его отвести на фестиваль.

Но Тарталья прекрасно знает о том, что не все желания материальны. Вот только когда ему приходит самое красивое письмо, он долго его крутит в руках, рассматривает. Он видел такие же рисунки, он знает, от кого оно и он не смеет отказаться. Не потому, что он боится, а потому, что ему не хочется отказывать в этом простом приглашении. Но работа его действительно не ждет, и пусть он старается закончить все как можно быстрее, он засиживается до вечера, пока на улице не начинает темнеть. И только тогда он понимает, что совершенно не знает традиций Ли Юэ и не знает, в чем нужно идти; Катерина ничего ему, конечно же, не рассказывает и Чайльд не пытается переодеваться, направляясь в чайный дом Яньшань.

О том, что это было одно из лучших мест он даже не сомневался, но все его ожидания оправдались в момент, когда он туда вошел. То, что ему надо было одеться иначе он понял сразу, но постарался не замечать взглядов, когда его проводили к месту, а когда он увидел Чжун Ли, у него в горле перехватило дыхание: мужчина был красивым. Действительно красивым, одетым в традиционное кимоно, сидящий за столиком, откуда теперь можно было видеть все. Видеть, как в Ли Юэ загораются огни, как они становятся все больше и больше. Он видел отсюда, как туда-сюда снуют люди, как бегают дети, как говорят торговцы. От такого Тарталья не сразу понял, что ему нужно, вообще-то, сесть за столик и принять чашку, слушая рассказы о том, откуда появился тот чай, а не подобно ребенку рассматривать каждую деталь чужого одеяния.

— Вы красивы.

Вырывается гораздо быстрее, чем он может себе представить и смущенно прикусывает губу, понимая, что перебил прекрасный рассказ. За тем, как Чжун Ли наливает чай и за тем, как он что-то рассказывает, можно было наблюдать, кажется, бесконечно. В принципе, он это и делал, потому и не заметил даже цветок в шипящей воде, а когда опустил глаза и заметил, то на ребенка стал похож еще больше.

— Вы совсем не отвлекаете. Я как раз закончил со всей работой и был полностью свободен. И простите, я не хотел говорить что-то, что могло бы Вас оскорбить, но сенсей и правда красивый.

Посмеивается он, склоняя слегка голову, а после снова переводит взгляд на улицу, словно боится выглядеть слишком уж настойчивым в своих взглядах на мужчину. Рядом с ним он себя едва ли не смущенно почувствовал — он ведь пришел к нему в обычной одежде, разве что маску прикрепил не на голову, а на плащ. И он совершенно точно не знал, как следует одеваться в соответствии с традициями.

— Я никогда не слышал и никогда не был на празднике, если честно. У него есть какая-то легенда, да? Мне правда интересно, мне ничего о нем не известно.

И склоняет голову, ставя локоть на колено и опираясь, чуть щуря глаза. Пожалуй, Чайльд сейчас действительно был похож на ребенка, что впервые увидел что-то настолько интересное, что теперь его не оторвать от этого.

Стоит Чжун Ли сказать о том, что он не чувствует себя хоть сколько-то оскорбленным, Чайльд едва ли не выдыхает, совершенно расслабляясь. Да, он всегда говорил то, что было у него на языке, но не многие из тех, кто его окружал знали — каждое слово он взвешивает и никогда не скажет ничего из того, что бы не принесло потом свои плоды. Чайльд всегда был таким — он умел, по словам людей, сеять хаос там, где его быть не должно, но не многие знали о том, что он еще умел быть совершенно спокойным и даже сидеть по несколько часов за кропотливой работой. Пожалуй, именно то, что он так открыто сейчас сказал о своей симпатии мужчине напротив и выбило его. Ему было так странно и так неловко от всего этого, что он готов был втянуть голову в плечи и вообще больше никому и никогда не показываться. Но это было бы слишком уж просто, а потому он продолжал еле заметно улыбаться, слушая все то, что ему рассказывают.

— Очень печальная, но красивая история у этого праздника. Нет, правда. Едва ли я бы услышал еще где-то такую... историю.

Он смотрит на него украдкой, старается никак не выдавать себя. Ему неловко от того, что он так рассматривает каждый стежок на чужой одежде, что привлекает внимание. Таким он видит его впервые — обычно Чжун Ли едва ли вылезал из своего костюма, а тут... Это и правда приковывало взгляд и заставляло отпечататься где-то на подкорке сознания. Ну, во всяком случае, Тарталья попробует сохранить все это внутри так долго, как только сможет.

— Ли Юэ преображается даже сейчас. Обычно он... Не такой светлый, как сейчас. Не в обиду сказано. А сейчас... Что же будет, когда все выпустят фонарики....

Он словно бы рассуждал вслух, прикусывая то и дело губу, крутя кончик шарфа алого, словно кровь, и улыбаясь своим мыслям. Иногда ему хотелось, крайне сильно хотелось рассказать этому мужчине тоже что-то, но едва ли бы он нашел хоть что-то же столь интересное. Да и слушать Чжун Ли ему было приятно, особенно под запах чая, который тот разлил. От такого тяжело было отказаться — сознание тут же подкинуло ящичек с памятью, где они так же собирались с семьей и пили совершенно обычный чай, не такой изысканный. Но родители всегда что-то рассказывали, чем-то делились... Он тогда еще маленьким был, но сейчас отдал бы все, лишь бы чувствовать себя хоть немного по-домашнему.

Небо над Ли Юэ действительно озаряется несколькими фонарями и, если бы Тарталья мог, он бы явно свесился уже через перила и смотрел бы на это с таким восхищением, как дети смотрят. Но, в принципе, он имел на это право — его детство было давно отобрано и он ничего красивого не видел. Все, что он помнил — снега, падение, а потом темнота. А когда он вернулся, он был уже не собой.

— Если сенсей составит мне компанию, то я с огромной радостью. Мне кажется, что в такие дни быть одному довольно... Печально.

Он слегка качает головой, отпивая чай и чувствуя, как он обжигает язык. Ничего, он привык к такому и едва ли теперь хоть как-то реагирует на такое. Но зато у него есть прекрасная возможность скользить взглядом по небу, цепляясь за фонарики и думая о том, что он бы и сам запустил. Вот только ему тогда понадобиться слишком много — потерял много товарищей, родители которых никогда не смогут запустить их, потому что в Снежной все совершенно иначе.

— Я ни разу не находил их в Снежной. Она и правда очень далеко отсюда. Да и у нас нет таких красивых традиций... Зато у нас очень красивые похороны. Если можно о таком говорить в такой праздник.

Он посмеивается, когда встречается взглядом с глазами цвета моры. На мгновение у него снова перехватывает дыхание и он отводит свои, голубые, лишь бы не ляпнуть что-то еще. Кто же знал, что чувства это такая штука, которая крепнет сразу и только растет-растет-растет. Ему хотелось бы однажды признаться, но это так глупо. Ему кажется, что едва ли к нему можно относиться иначе, чем к тому, кто предан другому Архонту и вообще как к тому, кто может создать неприятность ни из чего.

— Мои люди?, — он на мгновение тусуется, словно пытаясь понять то, что несет в себе эта фраза, а потом лишь чуть кивает головой, словно соглашаясь, — Мне немного странно это слышать, но... Они, вроде как, тоже пошли спрашивать у жителей, как украшаются дома. Кажется, они хотят его украсить, да. И потом пойти прогуляться. Я слышал, что многие из Фатуи сейчас едут в Ли Юэ, чтобы зажечь фонарики. Ну, или купить их и отправить в Снежную, как сувенир.

Он посмеивается совсем неловко перед тем, как снова делает глоток, но уже не обжигается. Сейчас он едва ли похож на того, чья слава бежит вперед него. Сейчас Чайльд похож на простого мальчишку, что внезапно задержался, чтобы послушать старые легенды.

— Может быть, кто-нибудь и с моим именем однажды запустит фонарик. Но, надеюсь, это случится позже, чем рано.

Чайльд всегда был готов к тому, что однажды его не станет — это ведь вопрос времени. Вопрос времени в том, как быстро или как долго он сможет жить под светом солнца, а не под луной потом. Чайльд никогда не питал пустых надежд — он всегда четко понимал то, что у него есть лишь маленький кусок, но он никогда не пытался цепляться за него, желая прожить жизнь так, чтобы запомниться. Желая получить от нее удовольствие — зачем иначе жить? Это будет скучно, это будет неинтересно. Но сейчас, когда он говорит про фонарик, ему становится нестерпимо больно. Больно, потому что когда тебе есть за что цепляться и ради чего жить — всегда больно думать о смерти. Пускай она и ходит за тобой по пятам, а твоя работа в банке лишь попытка отсрочить неизбежное.

Чайльд старается не смотреть на Чжун Ли. Не смотреть, чтобы не травить свою душу, чтобы не питать пустых надежд на то, что он действительно сможет быть рядом с ним. Нужно ли ему это? Он до сих пор выглядел так, словно был не от мира сего. Так, словно время для него просто замерло, и это пугало Тарталью так же, как и восхищало. И даже сейчас, когда они сидят и пьют чай, ведут беседу — Чжун Ли больше похож на Моракса, на архонта, но не на человека. И Тарталья невольно думает о том, смог бы он присягнуть ему, а не Царице. Смог бы он перейти, переметнуться, зная, что перебежчикам только смерть.

— Я буду благодарен, — он улыбается уголком губ прежде, чем позволяет себе заметить это. Ему хочется прикоснуться к ткани и поверить в то, что все это — реальность. Такая же, как и он сам. Что это не сон, не дурман, а жизнь. И что ткань не рассыплется миражом; но он сдерживается. Молчит, пьет чай, на мгновение угомонившись, словно взял перерыв от всей этой суеты.

— Правда? Еда в Ли Юэ и правда поражает. Я никак не могу даже выбрать любимое блюдо. Кажется, что мне нравятся все, — он посмеивается, пока слегка ерошит свои волосы на затылке, пока поправляет перчатки. Он, кажется, их никогда не снимает. Кажется, что они просто вросли в него и не собираются отлипать, стали как вторая кожа, как последняя линия обороны и защиты. И от этого становится тоже неловко.

— Но она все равно красивая!, — Чайльд смотрит за движением мужчины, смотрит, как тот гасит свечу и чувствует, как внутри все дребезжит непонятными чувствами. И когда они выходят на улицу, когда они прогуливаются по ней, когда он слушает голоса и слушает советы, которые дает бывший архонт, он лишь кивает, принимая все это. В Ли Юэ крайне шумно, в Ли Юэ всегда все так оживленно, что он теряется каждый раз, но с удивлением отмечает все новые и новые границы этого прекрасного города. И даже порт. А еще этот огромный фонарь, который должен будет завершить все действие...

Ему хочется тоже запустить фонарик. Фонарик с именами своих погибших друзей, но он тут же одергивает себя — нельзя. У тебя нет друзей, Тарталья. Он одергивает себя — все это лишь мешает, но чувство восхищения никуда не девается. Как и то, что к Мораксу он начинает чувствовать что-то, что никогда раньше ни к кому не. Ему хочется обсудить хоть с кем-то это, но боится. Боится показаться совершенно глупым мальчишкой.

Ночь темна, и улочки тоже — он провожает взглядом мужчину, а после и сам уходит. У него нет дома, он буквально живет в банке, выбивая себе там комнату. Он распускает всех, говорит о том, что они могут погулять и повеселиться только в том случае, если все сделают. И, конечно же, он дает им советы, которые услышал от мужчины. Ему хочется почувствовать этот праздник, хочется побыть в этом моменте, пережить его. И это страшно и так волнительно одновременно.

Едва ли на следующее утро он может работать — ему кажется, что все падает из рук. И даже тренировка за пределами города не помогает, а тут еще нужно было вводить в курс новоприбывших и... Это все так вымотало Чайльда, что к середине дня он просто попросил себе кофе и уселся в кресле, желая просто посидеть в тишине. Но где тишина и где банк. Здесь всегда кто-то есть, кому-то что-то нужно, и вот даже сейчас к нему ввалилось несколько человек с документами, от которых у Чайльда вскоре заболела голова и он буквально готов был уже сжечь их. На чем он держался — вообще не понятно.

— Кто там?, — его голос едва ли подает признаки жизни, когда в его кабинет заходит Катерина, которая приносит аккуратно букет. Сначала Чайльд хотел было спросить что это за шутка, но потом, приглядевшись и увидев "почерк", поняв от кого он, он буквально почувствовал, как его сердце ёкнуло и подпрыгнуло к горлу. Если бы девушка осталась еще ненадолго, она бы точно увидела, как Предвестник краснеет и очень бережно ставит букет в воду. Но не проходит и пары часов, как он и сам покидает свой пост, говоря лишь простое

— Оставляю все на тебя. Не засиживайся до поздна и отдохни тоже!

А потом скрывается в улочках Ли Юэ. Постороннему могло бы показаться, что Чайльд просто бесцельно бродит туда-сюда, но только он сам знал о том, что направляется к Похоронному бюро. Правда, он все еще чувствовал себя неловко от того, что он не знает, что можно преподнести мужчине, а потому лишь поджимает губы.

— Сенсей? Я не отвлеку Вас?, — он учтиво проскальзывает в бюро, сразу чувствуя холодок и замирая, как всегда улыбаясь слишком открыто и широко.

На мгновение, одно долгое мгновение, пока Чайльд стоит и ждет что же скажет Чжун Ли, он кажется себе совершенно лишним здесь. Ему кажется, что он не вписывается в этот интерьер. Он здесь чувствует себя совершенно чужим, словно ребенок заглянул в комнату, в которой его не ждали.

Похоронное бюро всегда было тем местом, мимо которого, проходя, Чайльд задерживал дыхание. Он всегда боялся одного — зайти сюда не просто по делу, а зайти сюда потому, что кому-то нужны похороны. Кому-то, кто слишком близким стал, слишком родным ( это слово он игнорирует ). И даже сейчас, когда он перекатывается с пятки на носок, он улыбается лишь уголками губ, наблюдая за тем, как работает мужчина. Это... Завораживало. Просто потому, что он не любил кропотливую работу, а Чжун Ли мог ей заниматься, отдавая всего себя.

— О, нет, сенсей. Мне не нужны похороны. Во всяком случае, не сегодня, — он смеется, когда ловит любопытный взгляд. Если честно, по всем канонам он сейчас должен был бы преподнести подарок, или отправить его, как того требовал этикет, но единственный, с кем он вел долгую переписку — родные. Он никогда не считал, что нужно это делать, если ты можешь просто взять и прийти. — Меня ноги сами сюда привели. Видимо, я соскучился за Вами. — он не переходит на "ты", но говорит одно простое слово. Соскучился.  Это слово слетает и повисает где-то в этом месте, словно оно показывает — он тоже живой, он не прогнивший и не тот, кто просто забудет на следующее утро о том, о чем говорил. И сейчас он даже совершенно спокойно подходит к столу и присаживается на корточки, опираясь на него ладонями и складывая на них свое лицо.

Голубые глаза следят внимательно, ищут что-то, за что можно зацепиться, рассматривают ненароком книгу.

— Госпожа Ху Тао завалила Вас работой?, — он интересуется. Совершенно спокойно, словно это так и должно быть. Но что-то внутри у него скручивается, тянет. Он хотел бы потянуться, взяться за край бумаги и посмотреть — что там, но не решается. Не то, чтобы его образ не позволял это, скорее он просто не хотел казаться невеждой человеку, который ему нравится. — А насчет похорон. Это хорошо, что у Вас всегда есть работа, но, может быть, Вы сможете уделить мне сегодняшний вечер?

На мгновение, одно долгое, мучительно тягучее, Тарталья думает о том, что сболтнул лишнего. Можно было просто написать и тогда бы возможный отказ не резанул по сердцу, пусть и остается лишь в мыслях, но он ведь сам пришел. Сам решил сделать это так; Глаз Бога скатывается с его бедра и снова повисает, а Тарталья так и остается сидеть, смотря на мужчину.

— Ну же, сенсей, не отказывайте мне. Тем более, Ваш подарок мне так понравился, что он теперь стоит у меня в кабинете и радует глаз. И сердце. Я буду его беречь. — он знает, что цветы недолговечны. Ничто не долговечно, если так посмотреть, но он будет стараться сохранить его так долго, как только сможет, — Правда, я так и не придумал, чем можно Вас порадовать, так что... Простите меня. Но могу предложить сходить за лучшим чаем в Ли Юэ, или еще что-то, что порадовало бы Вас. — он не знает, вообще не ведает, можно ли так говорить, но почему-то хочется. Он определенно не хочет покупать этого мужчину, определенно не хочет его обидеть ничем, но точно хочет сделать приятное. Но вот вопрос в том, что можно преподнести бывшему Архонту?

— Я готов даже поговорить с госпожой Ху Тао о том, чтобы она Вам дала отдых. — это звучит как шутка, он даже лукаво щурит голубые глаза, встречаясь с глазами цвета моры. И только тогда замечает одно — его сердце, на одно долгое мгновение, запинается.