Уехать в Бостон, как ей казалось, было правильным решением.

Их с Миллс вражда слишком затянулась и начала выходить за рамки нормального, особенно после того случая, когда мадам мэр решила обвинить её подругу в убийстве. И всё это — ради того, чтобы насолить ей, Эмме.

Впрочем, больше всего от этой вражды страдал именно пацан. Вынужденный выбирать между ними двумя, Генри всё сильнее замыкался в себе, прогуливал школу и, в общем, начинал вести себя как типичный беспризорник. Он чувствовал себя ненужным и отвергнутым, а его бредовые идеи о сказочных персонажах в реальной жизни и вовсе начинали звучать жутковато.

Так что Эмме пришлось выбирать; и хоть это решение не было лёгким для неё, она всё же решила, что так будет лучше для них всех. Короткие встречи на выходных, чтобы Генри не чувствовал себя отверженным, и — никакой вражды между двумя его матерями, которая могла бы породить в его неокрепшей психике чёрт знает какие ассоциации.

После Сторибрука Бостон показался шумным муравейником, который кишит сотней маленьких машин и вечно куда-то спешащих людей. Казалось, прошёл всего месяц с тех пор, как она уехала отсюда, и всё же успела отвыкнуть. Возвращаться в свою маленькую одинокую квартирку и вовсе оказалось настоящей пыткой. Впервые вернувшись в неё после долгого отсутствия, — Эмма ещё долго сидела у порога, не в силах заставить себя пройти дальше; не зная, куда ей вообще теперь двигаться. Вновь возвращаться к прежней жизни? После всего, что случилось, это казалось невозможным. Но, с другой стороны, особого выбора у неё и не было.

Так что, в конечно итоге, она вернулась к прежней работе.

На выходных она и вправду приезжала к Генри. Всего несколько часов пути, — и вот они уже сидят в парке и едят мороженое под неодобрительным взглядом Миллс за лобовым стеклом мерседеса. Поначалу Эмма чувствовала себя неуютно, зная, что мадам мэр следит за ними, пускай и издалека; однако позже — привыкла. И это стало чем-то самим собой разумеющимся.

И всё продолжалось бы в том же духе и дальше, — Эмма даже начала привыкать и хоть как-то обосновалась в этой новой жизни, — если бы не звонок от Миллс посреди недели.

Эмма сорвалась сразу же, практически не размышляя. Если Миллс звонит ей, чтобы срочно пригласить в Сторибрук, значит, что-то случилось с Генри. Иначе просто не может быть. Всю дорогу до этого проклятого (ха-ха, какая ирония) городка она нервничала, крепко сжимала руль и стучала пальцами по обивке.

Генри заболел.

Чем, чёрт возьми, мог заболеть пацан, что аж сама Реджина Миллс сподобилась позвонить ей и, — любезно и без сарказма, — пригласить в Сторибрук.

Эмма оставляет машину возле белоснежного забора и нервно стучит в дверь, разглядывая собственное отражение в цифрах на этой самой двери. Удивительная педантичность, думает она.

Когда дверь открывается, Эмма бесцеремонно проникает внутрь и бросает вместо приветствия:

— Где он?

После чего оглядывается на Миллс в ожидании ответа.

Однажды, когда ей было около трёх, Эмма сильно заболела. Это случилось сразу после того, как приёмные родители отказались от неё, вернув обратно в приют, потому что решили завести собственного ребёнка. Годами позже Эмма подслушала, что болезнь эта случилась с ней из-за стресса, вызванного отказом от неё людей, которых она успела полюбить всем сердцем. Температура держалась порядка недели, пока наконец не подействовали лекарства, — на самом деле доктор, который вёл её карту, сильно переживал, сможет ли она выкарабкаться.

Эмма думает об этом теперь, слушая слова Миллс и глядя в её непроницаемое лицо. Что, если с Генри происходит то же самое? Пацан чувствует себя брошенным и отвергнутым несмотря на их встречи. Но, с другой стороны, у него всё ещё есть его вторая мать, — Реджина Миллс, — кем бы он её ни считал.

Миллс не врала, говоря, что любит его. Тогда, стоя на пороге её дома, Эмма задала ей один простой вопрос: «Вы его любите?»

«Ну разумеется люблю», — возмущённо бросила она в ответ, и Эмма поняла, что это правда.

Несмотря на всё, Миллс действительно любит его, поддерживает и старается угодить ему, как может. Эмма понимает это даже вопреки собственной неприязни к этой женщине и несмотря на всё, что та успела натворить, пока Эмма была в городе. И это — единственная причина, по которой она не пытается забрать у неё сына. Ну и, возможно, она также прекрасно понимает, что Генри любит её тоже; хоть и разрывается между своей убеждённостью в том, что она Злая Королева, — и самой обычной детской привязанностью.

— Почему температура не спадает? — наконец спрашивает Эмма, останавливаясь в коридоре и оглядываясь по сторонам. Сейчас её нужно увидеть Генри и убедиться, что с ним всё в порядке. — Сейчас осень, грипп — привычное дело, но… — Она замолкает, хмуро опускает взгляд.

То, что температура держится так долго даже при учёте таблеток и жаропонижающих лекарств — странно и нетипично. Не похоже на обычную болезнь; впрочем, Миллс, похоже, тоже прекрасно это понимает, иначе не стала бы звонить ей посреди недели вопреки всем уговорам сына.

Эмма входит в комнату следом за Миллс и останавливается у порога, разглядывая бледную моську Генри, который, несмотря на болезнь, действительно рад её видеть. Он окидывает её взглядом своих тёмных глаз, — таких же, как отца, — и широко улыбается, отчего внутри разливается тепло и желание обнять его. Она неловко улыбается ему в ответ и, заправив прядь волос за ухо, аккуратно присаживается на край кровати.

— Привет, чемпион, — тихо говорит она, останавливая Генри, когда тот порывается вскочить с постели и обнять её. — Как ты себя чувствуешь?

— Мне уже лучше, — убеждённо кивает мальчик, всем своим видом пытаясь доказать, что с ним всё хорошо. — Это мама тебя позвала?

— Да, — бледно улыбается Эмма, бросая взгляд через плечо на вышеупомянутую.

Та стоит в дверях, хмуро скрестив руки на груди, и спина её выглядит настолько прямой и ровной, словно Миллс проглотила палку. Впрочем, от внимания Эммы не ускользают следы её усталости. Под глазами пролегают тёмные круги от явного недосыпа, а уголки губ нетипично ползут вниз, отчего становится ясно, насколько же долго она не отдыхала. Оба хороши, думает Эмма.

— Так мы сможем пойти завтра в кино, как хотели? Мне уже лучше, правда!

— Нет, пацан, это вряд ли, — качает головой Эмма. — Тебе нужно отдыхать, так что придётся посидеть дома.

— Но ты останешься?

— Конечно. Останусь, Генри, не переживай.

— Хорошо тогда, — бормочет Генри, явно борющийся с тем, чтобы не уснуть. Эмма аккуратно поправляет край его одеяла и наклоняется ближе, чтобы шепнуть короткое «спи» так, чтобы мог услышать только он, после чего наконец поднимается и поворачивается к Миллс, взглядам давая понять, что им нужно поговорить. Затем она молча выходить из комнаты и вновь останавливается в коридоре.

— Что сказал доктор? — спрашивает она, когда они отходят от комнаты на достаточное расстояние. — И что за лекарство он ему дал?

Эмма только закатывает глаза на тираду Миллс; раздражённая, — но в то же время слишком уставшая, чтобы с ней спорить.

Её до скрежета в зубах бесит тот факт, что мадам мэр ведёт себя, как раздосадованная малолетка, у которой отобрали любимую игрушку, и вместо того, чтобы собраться и сосредоточиться на проблеме, — она закатывает ей истерики и пытается доказать что-то, что не нуждается ни в каких доказательствах. Даже Генри в свои худшие времена, — и тот ведёт себя куда лучше, а ведь он всего лишь десятилетка.

Ничего удивительного, думает она, что пацан хочет сбежать из этого дома.

Его приёмная мать слишком тяжёлый и сложный человек; впрочем, прилагательное «сложная» — это ещё слишком мягко сказано. В голову даже закрадывается мысль, что зря она отступила. Нужно было устроить суд и забрать Генри обратно. В конце концов, Хоппер был бы на её стороне, впрочем, как и большинство жителей Сторибрука. Похоже, госпожа мэр засела в заднице если не у всех, то у большей части жителей этого городка. Потому, сидя в суде, она бы подобрала куда более яркий эпитет, описывающий эту женщину, и тогда слово «сложный» всем показалось бы просто детской тактичной забавой.

Но сейчас не об этом: ей нужно разобраться в случившемся самостоятельно, раз уж Миллс не собирается ей помогать, ставя свою неприязнь и обиды выше, нежели благополучие сына, которого она так «любит».

— Ладно, — говорит Эмма, резко выпрямившись и отряхнув красную куртку от невидимых пылинок. — Я поговорю с доктором сама. Хорошего вам вечера, мэр Миллс.

Она окидывает её напоследок взглядом и резко разворачивается к двери, не желая и дальше находиться в обществе этой дамочки.

— Лучше отдохните, это явно пойдёт вам на пользу, — добавляет перед тем, как резко дёрнуть ручку на себя и выйти в коридор, громко хлопнув дверью напоследок.

К счастью, найти выход из этого дома она может и сама.

Эмма грузно спускается по лестнице так, что её шаги явно слышны во всём доме, после чего наконец выходит на улицу и так же тяжело топает к своей машине.

Жёлтый жук на фоне серого осеннего Сторибрука выглядит как яркое и отчётливое пятно, что не может не радовать. Хлопнув за собой дверцей, — на всякий случай тоже громко, — Эмма вытаскивает телефон и врезается взглядом в контакты. Единственный человек, у которого она могла бы переночевать, — Мэри-Маргарет; однако та, после её побега в Бостон, по-прежнему дулась, и, кроме того, съехалась с Дэвидом. А видеть Мэри-Маргарет в обнимку с Дэвидом после того, что случилось, — особенно после того, как Дэвид предал её лучшую подругу и подозревал в убийстве вместе со всеми, — ей не слишком-то хочется.

Потому она решает, что лучше всего будет снять номер «У Бабушки», как и обычно, и не испытывать судьбу лишний раз. Но прежде, чем она отправится в гостиницу, она заедет к Хопперу, чтобы поговорить с ним и узнать, прав ли Вейл. Что-то ей подсказывает, что он — прав. Особенно учитывая, что гены у Генри, как ни крути, её собственные.

Арчи Хоппер открывает ей дверь в пижамных штанах и майке на волосатое тело. Эмма, до того решительно стучавшая в его дверь, лишь открывает рот и смущённо опускает взгляд, откашливаясь. Конечно, она прекрасно понимает, что уже поздно; но, впрочем, она видела, что в доме горит свет, когда шла к его двери.

— Мисс Свон, — говорит Арчи, явно удивлённый, но вместе с тем и обрадованный. Словно видится со старым другом, с которым давно не общался. От этой его дружелюбности становится ещё более неловко. — Чем могу вам помочь? Заходите, я налью вам чай или кофе.

— Я… да, — говорит Эмма, неловко топчась на пороге. Затем она всё же пользуется приглашением и входит в его дом, который мгновенно окутывает теплом и ароматами свежей выпечки. В доме Хоппера, думает Эмма, куда уютнее, нежели в доме Реджины. Он выглядит небольшим, компактным и обжитым, в отличие от Миллс, дом которой кажется пустым и холодным, словно склеп. — Дело в том, что Генри заболел, и я хотела обсудить с вами кое-что.

— А, да, я слышал, — говорит Арчи, закрывая за ней дверь и поправляя очки на веснушчатом носу. — Понго, аккуратнее! — Одёргивает пса, норовящего облизать Эмме руки, и проходит вглубь дома. — Лихорадка, кажется? Идёмте на кухню. — Он указывает рукой в нужном направлении, и Эмма следует за ним. Усаживается на невысокий стул и ожидает дальнейших слов Арчи, словно тот и сам знает, в чём дело, а потому немедленно посвятит её во все детали. — Доктор Вейл, кажется, упоминал, что это из-за стресса, но могу поверить, что мисс Миллс с этим не согласна.

— А то, — фыркает Эмма, с благодарностью принимая от него чашку ароматного чая и вазу с «медвежьим когтем». — Так это на самом деле так? Генри плохо, потому что мы Реджиной постоянно ссоримся?

— Это имеет место быть, — уклончиво и мягко говорит Арчи, усаживаясь напротив, будто они на сеансе. — Для ребёнка его возраста такие отношения с родителями — огромный стресс. Его организм показывает, что что-то не так, защищается. Видимо, Генри предпочитает думать, что ему плохо физически, что он заболел, нежели принять тот факт, что у него болит сердце.

Эмма стискивает зубы и крепче сжимает чашку пальцами, не обращая внимания на жар. В своей попытке сделать лучше, — она сделала лишь только хуже. Заставила Генри чувствовать себя ненужным и брошенным, а теперь бедный пацан предпочитает метаться в лихорадке, потому что попросту не знает других способов выразить свою боль.

— Мисс Свон, не стоит себя винить, — тут же вскидывает Арчи, неловко вытянув руки, сцепленные в замок. — С мадам мэр бывает нелегко, и ваше желание оградить Генри от ссор вполне понятно…

— Нет. — Эмма качает головой и делает большой глоток чая. — Не нужно мне было уезжать. Генри нашёл меня, потому что ему было плохо с его приёмной матерью. Настолько, что он придумал себе историю, будто мы все — сказочные герои, а я — его Спасительница, которая избавит его от Злой Королевы. Это немного жутковато, конечно, но… — Она встряхивает головой. — В любом случае, я не могу отказаться от него второй раз. Он не должен болеть, чтобы получить наше внимание и чтобы мы перестали ссориться.

Она вздыхает, понимая, что хоть и готова ради Генри на многое, но найти общий язык с Миллс — задача не из лёгких, если не невозможная. Ей придётся сильно постараться, чтобы в конечном итоге Генри не чувствовал себя таким несчастным. Им обеим придётся, — при условии, конечно, если Миллс действительно не плевать на сына.

«Нужно будет серьёзно поговорить с ней завтра», — решает она, и этой мысли зубы начинают невольно сжиматься. Ей вовсе не хочется в очередной раз выслушивать претензии по поводу того, что она — дерьмовая мать, которая бросила собственного сына десять лет назад, а теперь и вовсе не имеет права беспокоиться о нём.

— Спасибо за разговор, Арчи, — наконец говорит Эмма, допивая чай.

— В любое время, — улыбается тот, привставая. — Я рад, что вы решили остаться. Для Генри так будет лучше.

Следующим утром Эмма вновь стоит перед знакомой дверью, ставшей уже ненавистной. Если бы не Генри, — ноги бы её тут не было, разумеется. Она делает несколько успокаивающих вдохов, и только затем стучит специальным дверным молоточком, чтобы Генри, если тот вдруг всё ещё спит, не услышал. Сейчас ей нужно поговорить с Миллс наедине, а для этого потребуется просто огромный эмоциональный ресурс и вся её выдержка, чтобы не поссориться снова.

— Мисс Миллс, — сухо говорит она, когда та открывает дверь. Вся уже при параде, разумеется, хоть и всё ещё с явственными следами недосыпа на лице. — Нам нужно серьёзно поговорить.

— Конечно, — говорит она, не видя смысла спорить, хоть и слегка растеряна.

Впрочем, сегодня суббота, а, значит, сегодня в любом случае «её день» с сыном. Что бы там ни говорила и ни думала Миллс.

Какое-то время она провожает фигуру женщины взглядом, а затем заходит в дом и поднимается к Генри. Тот, ожидаемо, всё ещё спит, и не просыпается даже когда она присаживается рядом с ним на кровать, изучая его бледное, измученное лихорадкой лицо. Видеть его таким — больно. Понимать, что он чувствует себя так по их вине, — ещё больнее.

Эмма аккуратно проводит пальцами по его мягким волосам и меняет компресс. Ей хочется сказать сыну, что всё будет хорошо, и они с его приёмной матерью обязательно что-нибудь придумают… вот только она не уверена в том, что всё действительно будет хорошо. Не уверена, что они смогут найти с Миллс общий язык. И, в конце концов, сам Генри считает, что хорошо ему будет только в том случае, если Эмма переедет в Сторибрук и заберёт его к себе. А это попросту невозможно.

— Ох, парень… — вздыхает она, поправляя компресс на его лбу. Жар, похоже, начинает постепенно спадать, но Генри до сих пор выглядит уставшим и таким беззащитным. Сейчас, думает Эмма, нет ничего важнее, чем он сам и его здоровье.

Она встаёт с кровати, когда слышит внизу тихие шаги приёмной матери своего сына, и осторожно поправляет его одеяло, после чего поворачивается к двери, заправив прядь волос за ухо. Миллс не заставляет себя долго ждать, и уже в следующее мгновение появляется на пороге комнаты. Эмма наблюдает, как она даёт ему лекарство, а затем выходит за дверь следом за ней, на мгновение оказавшись рядом с Миллс в непосредственной близости и ощутив аромат её духов.

Будь они в другой ситуации, и она бы сказала, что от женщины приятно пахнет; однако прямо сейчас её раздражает в ней всё, как бы она ни старалась побороть это раздражение. Да и дело, разумеется, не только в Генри. Достаточно вспомнить один лишь тот факт, что Реджина Миллс третирует весь город, и в особенности, — Мэри-Маргарет, лучшую подругу Эммы. Ту самую Мэри-Маргарет, которая и мухи не обидит — настолько она приятный и всепрощающий человек. Тот факт, что Миллс пыталась упрятать её за решётку, — уже о многом говорит. В том числе и о том, что она, вероятно, психически не здорова, а потому оставлять ей Генри ещё неприятнее.

Они спускаются на кухню, и Эмма, не дожидаясь приглашения, усаживается на высокий барный стул за столом.

«Только если он не отравлен», — думает, а вслух говорит:

— Спасибо, не откажусь.

Она откашливается, сцепив пальцы в замок, и нервно дёргает ногой, не зная, как начать разговор. В конце концов она просто пересказывает Миллс слова и опасения Хоппера, готовая в любой момент пресечь любые попытки спорить. Меньше всего им нужны препирательства.

— Я знаю, мы друг друга не любим, — заключает она в конце своего рассказа, — но если мы хотим, чтобы Генри был в порядке, то придётся найти общий язык. Или, во всяком случае, не показывать ему наши ссоры. Может, Генри и считает вас Злой Королевой — хотя я бы скорее сказала, что вы гном Ворчун — но он всё ещё вас любит и привязан к вам, и мои попытки задеть вас ранят его так же, как и ваши попытки задеть меня.

Эмма принимает чашку кофе из её рук и вскидывает брови. По большей части они скорее удивлена, нежели обрадована. То, что Миллс согласна с ней — новость. Такую не грех и в календаре пометить. Эмма даже украдкой бросает взгляд на календарь с синицами, висящий на холодильнике. Двадцать восьмое сентября. Нужно будет запомнить. Впрочем, память на даты у неё всегда была так себе; именно потому историки в школах её всегда ненавидели. Ну, или это оттого, что она вечно прогуливала уроки и рисовала непотребства на полях тетрадей. Кто может знать?

— Рада, что мы пришли к соглашению, мисс Миллс, — говорит она чуть мягче и более расслабленно, когда понимает, что Миллс действительно готова… ну, хотя бы постараться. Генри это нужно как никогда. Эмма уверена, что он придёт в восторг, когда узнает, что они с Миллс больше не ссорятся, и что Эмма останется в городе хотя бы на некоторое время.

Ну, хотя бы пока он не поправится. Нужно будет только найти жильё и перевезти в Сторибрук вещи. Опять.

— Ну, — щурится Эмма, разглядывая её, — если снимете каблуки, то будете как минимум одного роста со мной. А вообще, Ворчун — это про состояние души. — Она хмыкает, прижавшись губами к кружке с кофе и делая глоток ароматного напитка. Стоит признать, что Реджина всё-таки знает толк в хорошем кофе. Если она будет угощать её им каждое утро, то, кто знает, может быть она найдёт и плюсы от общения с ней.

Она уже собирается сказать, что тоже не переносит на дух «звёздные войны», однако быстро передумывает. Реджина, в конце концов, та ещё озлобленная стерва, и их небольшое перемирие не значит, что она не сорвётся снова и не решит настроить Генри против неё. Пацан, разумеется, не переживёт, если вдруг узнает, что Эмма не разделяет какое-то из его увлечений. Для него она — безоговорочный герой, которому можно доверять во всём и который поддержит любую его идею. И Эмма не слишком-то хочет разрушать этот образ в его сознании.

— Не знала, что вас может раздражать что-то сильнее, чем я. Вполне неплохой фильм, и Генри он нравится, — пожимает вместо этого плечами, а затем вздыхает. — По правде говоря, мне всё равно, какой фильм смотреть. Можете выбрать сами вместе с Генри.

Хотя смотреть фильм в компании Реджины Миллс и недавно обретённого сына, — вот, что по-настоящему странно. Эмма уверена, что сама Миллс тоже едва ли будет обращать внимание на то, что там идёт по телеку. Но, может быть, раз уж они пришли к соглашению, — смогут прийти и к тому, что рано или поздно привыкнут к компании друг друга. Возможно. Наверное. Ей всё ещё странно даже думать об этом. Быть другом мадам мэра? Той, которая хотела упечь за решётку Мэри-Маргарет и той, которая на протяжении месяца строила ей настоящие козни? Да это же просто смешно.

Эмма неловко вертит чашку в пальцах, не зная, что ещё сказать.

— Что ж… — начинает она, откашлявшись. — Я могу побыть с Генри, пока он не проснётся, а вы могли бы отдохнуть. Только не спорьте, вам нужен отдых. Вы не спали нормально уже четыре дня.

Не то чтобы Эмма беспокоится за её здоровье. Она скорее беспокоится за собственную психику, — вряд ли она вывезет больных Реджину и Генри. И если капризы пацана ещё понятны, то что может творить болеющая мадам мэр, — одному чёрту известно, и Эмма уж точно не хочет этого выяснять.

— Эм… Да, хорошо. Тогда я пойду к Генри, — быстро отвечает Эмма, желая как можно скорее избавиться от этого неловкого вынужденного общения.

Конечно, она могла бы начать убеждать Миллс, что ей действительно нужно выспаться, но кто она такая, чтобы та прислушивалась к её советам? Во всяком случае, относительно себя самой.

Потому она просто оставляет недопитый кофе на столе и, соскользнув с барного стула, скрывается на лестнице, ведущей на второй этаж. Дом Миллс по-прежнему кажется пустым и неуютным, даже холодным. Особенно в сравнении с квартиркой Мэри-Маргарет или домом доктора Хоппера. Даже кухня здесь кажется каким-то одиноким островком отчаяния, от которого веет пустотой и холодом; словно это место, куда приходят всего лишь переночевать и позавтракать, а после оставляют на произвол судьбы.

Наверное, думает Эмма, ей было бы неуютно жить в похожем доме. Всё настолько безупречно идеальное и ровное, что создаётся впечатление, будто она зашла на выставку типичных американских домишек, и прямо сейчас ей настойчиво пытаются его продать.

Эмма тихо идёт по коридору и приоткрывает дверь в комнату Миллс. Генри действительно проснулся, и, судя по всему, ему действительно стало лучше, поскольку, только увидев её, он широко улыбается и приподнимается на локтях. Его волосы сильно взъерошены, а под глазами виднеются небольшие круги; да и в целом он выглядит хрупким и больным. Но эта его улыбка словно оживляет его, заставляя сиять изнутри.

— Эмма! — обрадованно восклицает пацан, приподнимаясь на локтях. — Ты здесь.

Он утверждает, а не спрашивает, словно Эмма в любой момент может просто взять и испариться.

— Ага. Как дела, чемпион?

Генри хмурится, прислушиваясь к ощущениям, затем убеждённо кивает:

— Уже намного лучше. Кстати, — говорит он тихо и воровато оглядывается по сторонам, — я узнал, что наша соседка — Баба-Яга!

— Неужели? — Эмма саркастично приподнимает брови.

— Угу. Ты бы знала, если бы сняла заклятье, а не уезжала из Сторибрука… — обиженно сопит мальчик, преисполненный своей детской мудростью.

— Если бы я только знала, как это сделать, — вздыхает Эмма.

И Генри тут же принимается рассказывать ей, что именно она должна сделать. По его заверениям — в первую очередь ей нужно переехать в Сторибрук. А потом… Победить Злую Королеву. Если бы в реальной жизни всё было так просто, как он рассказывает, мысленно вздыхает она.

— Но ты же уже нашла с ней общий язык, да? — тем временем спрашивает Генри, и Эмма неуверенно кивает. Тогда он продолжает с большим энтузиазмом: — Что, если бы мы, ну… Заставили её перейти на сторону добра? Может быть, — вдруг оживляется Генри и беспокойно ёрзает на матрасе, — может быть, ты сможешь снять проклятие, когда Злая Королева перестанет быть Злой? Ну, как в сказке про королеву, сердце которой заморозили, и поэтому она не могла чувствовать, но потом его растопили и она снова стала доброй! Эмма, ты должна растопить её сердце!

«Я видела порно, которое начинается точно так же», — нервно думает Эмма, не менее нервно усмехаясь же.

— Ладно, парень, пойдём-ка лучше завтракать…

— Но Эмма, это ведь план! Обещай, что хотя бы попробуешь.

Эмма смотрит на его щенячьи глазки и тяжело вздыхает. Чего только не сделаешь ради этого пацана. Не удивительно, что с таким взглядом он вьёт верёвки из Миллс.

— Хорошо, — наконец вздыхает она. Очень тяжело. — Я попробую.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Генри победно вскидывает кулак и вскакивает с кровати, да так резво, словно это и не он валялся в лихорадке несколько часов назад. Эмма трогает пальцами его лоб, с удивлением подмечая, что пацан почти в норме. Видимо, подействовало жаропонижающее.

— Ладно, тогда пойдём, а то она будет злиться, если мы опоздаем на завтрак.

Дети…

Ну, стоит признать, что завтраки Миллс такие же вкусные и изысканные, как и кофе. Во всём есть свои плюсы.

Эмма, конечно, старалась не показывать, как ей нравится еда, зато Генри себя нисколько не стеснялся: он даже потрудился дочиста вылизать тарелку прежде, чем встать из-за стола. Наверное, думает Эмма, сказывается несколько дней голодовки, — иначе, зная мадам мэр, та надавала бы ему по шее за такие повадки. Пацан, впрочем, даже не обратил внимания на её удивлённый, даже заинтригованный взгляд. Похоже, для него это было в порядке вещей.

А ведь Генри действительно повезло. Ну, в каком-то смысле. У него есть хорошая одежда, большой дом, приставки и книги, которые он может получить в любой момент, а плюсом к тому — изысканная и вкусная домашняя еда вкупе с безграничной любовью. В общем, все те радости, каких Эмма была лишена всё своё детство. Лет в десять-одиннадцать она бы душу дьяволу продала за то, чтобы иметь хотя бы половину из всего этого, а уж строгость приёмных родителей она смогла бы пережить.

Невольно она задумывается и о том, что не смогла бы дать Генри большей части всех этих вещей. Ни раньше, когда ей было только восемнадцать, ни даже теперь, — и это при условии, что она могла бы вернуться на пост шерифа города. Отвоюй она пацана, — и они жили бы вдвоём в крохотной квартирке где-нибудь на отшибе Бостона или Нью-Йорка; Генри был бы вынужден ходить не в самую лучшую школу, и это не говоря о том, что она не смогла бы позволить себе каждый месяц расщедриваться на новые приставки и видеоигры, которые стоили не меньше этой самой приставки. Но, во всяком случае, думает она, их квартира точно выглядела бы уютнее.

После завтрака Эмма с тяжёлым вздохом вытаскивает пятую часть «Звёздных Войн» и усаживается рядом с взволнованным Генри. Тот, похоже, и вправду не прочь пересмотреть фильм уже в сотый раз, и этом притом, что он, наверное, может цитировать его наизусть. И так, под унылое завывание имперского марша, они втроём устраиваются на диване. Генри с краю, а они с Реджиной — стараясь держаться подальше друг от друга.

«Дурдом какой-то», — невольно думает она, стараясь сосредоточиться на происходящем в кино. Что довольно сложно, учитывая близость Миллс. Которая, почему-то, становится всё ближе.

Эмма удивлённо приподнимает брови, когда голова той опускается ей на плечо, а правая рука обвивается вокруг талии, словно она, — Эмма, — подушка, а не человек. А затем тяжело выдыхает. Кто бы мог подумать, что почти не спавшая Миллс уснёт ещё в самом начале скучнейшего фильма на земле. Смущает только тот факт, что засыпает она именно на её плече, и Эмма разрывается между желанием дать ей отдохнуть и желанием резко отстраниться. В итоге она выбирает первый вариант, потому что будить и без того уставшую Миллс — бесчеловечно даже для неё.

Генри ухмыляется и показывает ей большой палец, говоря одними губами: «Я знал, что у тебя получится!»

Эмма закатывает глаза. Да она, по сути, ничего и не сделала, кроме того, что просто сидела рядом. Вздохнув, она слегка опускается, чтобы Миллс было удобнее лежать, и складывает руки на груди.

Ближе к концу фильма, как ни странно, засыпает и Генри.

— Ну, класс, — бормочет она себе под нос, глядя то на Реджину, то на пацана. И оба так сладко спят, что будить их нет никакого желания. Тем более что Миллс выглядит вполне ничего, когда вот так вот посапывает, а не сыплет угрозами и оскорблениями.

И пахнет от неё приятно.

Так что пускай побудет ещё немного милой симпатичной женщиной, решает она, откидываясь на спинку дивана и нащупывая пальцами пульт, чтобы включить следующий фильм из коллекции, — какую-то мелодраму.