Тарталья сеет хаос и это, вроде как, всегда было понятно — по-другому он совсем не умеет, у него просто не получается. Всегда за ним стелятся реки крови и смех его отскакивает от черепных коробок тех, кто уже никогда не увидит этот свет; Тарталья хотел бы иначе, но у него не получается. Иногда ему кажется, что внутри него живет чертово животное, монстра, что всегда хочет крови, но скрывается под личиной улыбчивого мальчишки из Снежной.

Снежная. Она вызывает в нем трепет, желание поскорее вернуться и обнять Тоню и Теврка. Он хочет нова ощутить колючий мороз, хочет почувствовать, как внутри все утихомиривается, хочет снова сходить на подводную рыбалку, но прекрасно знает — у него ничего ен получится. Царица не разрешает возвращаться, Царице нужно сердце Архонта, хотя он и не понимает зачем. Да и, наверное, ему не стоит понимать, ведь он солдат — тот, кто всегда должен держаться чужих приказов и быть верным. Его этому научила Бездна. Место, где он служил в обмен на силу. Место, которое заставило его стать таким, какой он есть. Место, в которое никто бы не хотел попасть ( да и вряд ли кто-то знает о нем ).

Ли Юэ пахнет солнцем, рыбой и камнями. Расклеенными, к которым не прикоснуться. Ли Юэ пахнет жаром и он остается внутри Тартальи, растекается как патока, не дает вдохнуть нормально. Он исследует уголок за уголком, возвращается иногда в банк и проверяет, все ли там в порядке, улыбается и смеется. Однажды он спасает Путешественника и только тогда понимает, что спектакль давно начинает свой ход. Он прекрасно помнил приказ и поцелуй в лоб. Он прекрасно помнил, с какой жестокостью Синьора отнимала глаз бога одного барда. Об этом, кажется, теперь ходят легенды. Но с Гено Архонтом явно все будет труднее, потому что его еще найти надо, а не то чтобы еще и сердце выменять ( забрать ).

Тарталья смахивает кровь с клинков и убирает их, вдыхает запах дождя и подставляется под него. Он позволяет каплям падать на лицо и стирать все: он пропах чужим порохом, пропах чужой магией и, конечно же, жаждой крови. Дух внутри, угомонившись, тихонько молчит и пожирает свою собственную жертву. Тарталья позволяет ему произвести казнь, как палау. Он никогда не стесняется его, да и не следовало бы; сплевывая кровь, Тарталья стирает ее тыльной стороной руки и возвращается в горд. Здесь шумно и он заходит в несколько магазинчиков, чтобы потом написать письмо и отправить своим лекарства и, конечно же, сувениры. Он ведь старший брат, а так и должны они поступать — защищать мелких, стараться помочь родителям, стараться... Стараться быть лучшими. И если Тарталья давно стал разочарованием года, то так тому и быть.

Чжун Ли кажется ему недосягаемым. Он всегда говорит о чем-то, знает слишком много, а его руки скрываются в перчатках. Тарталье иногда слишком интересно, что же под ними скрыто, но он всегда сдерживается; Чжун Ли любит пить чай и Тарталья понимает это слишком быстро. А еще он никогда не говорит попусту и от этого у рыжего иногда внутри все сворачивается в тугой ком. О том, что его сердце начинает пропускать удары он молчит. Молчит, потому что ему непозволительно чувствовать что-то, непозволительно испытывать хоть к кому-то чувство симпатии ( не дай боги любви ). Он всегда должен оставаться с холодной головой, но оно не получается. Не получается, потому что они гуляют вместе, они пьют чай и Тарталья даже пытается есть палочками ( Господи, да дай ты мне вилку уже, ну! ) . Тарталья смеется громко, заливисто, чувствует себя подростком любленным, но не говорит ничего об этом. Он запрещает себе касаться не так, запрещает хоть как-то показывать и намекать на то, что между ними может быть что-то кроме сотрудничества.

Сотрудничество. Он прокатывает это слово на языке и сплевывает горько. Ему ведь тоже хочется любви, хочется ощутить себя важным-нужным-любимым ( нужное, неизменно, следует подчеркнуть ), но евда ли ему это будет позволено. Он — предвестник Фатуи. Он — тот, о ком легенды слагают, потому что никогда не было таких Предвестников, которым бы нравился бой так же сильно и кто получал от этого удовольствия. Никогда не было Предвестников, у которых есть два глаза и форма Духа. Никогда никто не выдерживал столько, сколько выдерживает Тарталья.

Но даже он бывает слабым. Иногда ему хочется расплакаться, иногда ему хочется попроситься домой, а во снах ему кажется, что он тонет. Гладь морская схлопывается над ним и все звуки пропадают так же, как и появлялись. Он больше ничего не слышит, ничего не видит, и вокруг пустота. И он бы хотел, чтобы его в такие моменты хоть кто-то спас, но его не спасают. Он продолжает тонуть, простирает руки, но спасения нет. И Тарталья понимает — таким и будет его конец. Но он, в принципе, и не против. Наверное.

Когда спектакль заканчивается, когда он стоит напротив всех и слушает о том, что его одурачили — внутри что-то разбивается. С глухим стуком, осыпаясь вниз крошкой, которую тут же топчут. Он смотрит на Синьору, смотрит на Чжун Ли и не понимает того, что чувствует — разочарование, предательство... Что-то еще? Кажется, что не должен, но он чувствует, как его просто-напросто обманули.

— Ха-ха, какое прекрасное представление вы устроили!

Он позволяет себе лишь эту реплику, а после, прощаясь, уходит. Кулаки сжимаются, Дух внутри требует крови неизменно от того, что он подвергает тело распаду. Каждый раз после использования этой силы Тарталья платит слишком большую цену, но ведь всем все равно, пока он может сражаться и пока он должен это делать? Выскальзывает из города он незамеченным. Никто не пытается его найти или остановить, никому нет дела до мальчишки, который чувствует разочарование горько, которому нужно выплеснуть куда-то свой гнев. И та миссия, которую он берет, кажется самоубийством, но он думает о том, что все будет хорошо.

Думает, до тех пор, пока все не выходит из под контроля.

О предвестнике Чайльде знают многие. Его боятся, с ним не пытаются встревать в драки, от него никто не уходит уцелевшим. И когда он входит в лагерь похитителей сокровищ, когда он достает клинки вместо лука, все кажется таким простым. Кажется, что ему всего лишь надо пару раз вдохнуть, сжать покрепче и оставить алые росчерки, но все выходит из под контроля, когда на местности появляются вишапы. Нет, Тарталья ничего против не имеет того, что ему придется чуть подзадержаться, но он имеет против того, что его планы слишком сильно кренятся. И когда он отвлекается, пока он выпускает форуму Духа, все идет через одно место.

Дух медленно, но верно убивает его. Он как чума, которая распространяется и уносит с собой все, отравляя кровь. Тарталья знает, что ему нельзя терять контроль, но он теряет и не берет во внимание то, что он не восстановился после прошлого боя. И все окрашивается алым, когда он наносит последний удар вишапу, а после падает на колени. У него даже нет сил подняться, не то что воевать. Он ненавидит такие моменты, он ненавидит слабость, зато похитители никогда не против использовать ее, именно поэтому в лицо ему летит грязь, застилая глаза, а когда Тарталья, израсходовав все силы, теряет сознание, он оказывается в клетке.

Все это кажется слишком знакомым. Ему снова видится кошмар, а когда он открывает глаза — прутья вьются над ним и он пальцами касается их, словно стараясь проверить — правда ли все это. И только когда понимает, что действительно правда, сплевывает новую порцию крови.

— Смейтесь, пока можете.

Он ведь действительно позволяет посмеяться. Пусть это будет последним, что они запомнят. Ему бы только выбраться отсюда.

Темнота никогда не пугала Тарталью так, как сейчас. Он погружается в нее, она захватывает его, утягивает на самое дно и все, что он может — сплюнуть комок ее, что превращается в грязь, и растереть под ногами. Тарталья чувствует себя слабым, беззащитным, Тарталья чувствует себя уязвленным и все, о чем он может думать — если бы не Дух, он бы смог выбраться. Он бы смог уложить их всех, смог бы пахнуть кровью и смог бы спокойно греться у огня, но нет. Он заточен в клетку, а над ним смеются, решают, что с ним делать и все, что он может — закрыть глаза, проваливаясь в тьму. Она всегда с ним, с самого падения в Бездну она не отпускает его — захватывает каждый уголок его души, проскальзывает так далеко, как никто никогда не оказывался, и Тарталье бы попросить успокоение, да вот не может он. Оно не должно быть даровано ему — не заслужил, не выменял еще ни у кого права на него, и он только и может, что свернуться в комок.

Дух дается самым сильным, Дух дается тем, кто может постоять за себя, но Тарталье кажется, что он дается как кара Божия, как насмешка над всеми — смотрите, я могу даровать силу, но так же быстро могу и убить тебя, если мне потребуется; Тарталье не хочется быть больше в этом чертовом цирке одного актера, но он ничего не может сделать. Все, что он чувствует сейчас — раздражение к тому, что он слабый. Он ведь права не имеет, но все это чертовыми разрядами по позвоночнику, заполняя собой все тело. Он может только смотреть на клетку и думать о том, что мог бы ее развалить, только дайте ему немного времени.

Когда он засыпает задремывает, он все еще слышит, как воют волки. Где-то там, в Снежной, они всегда были предвестниками беды. Они всегда шли по пути за тобой, всегда выслеживали тебя и ждали момента, когда можно вцепиться в твою глотку и растерзать. Маленький Тарталья не раз их видел, когда гулял по лесу, когда увязал в снегу по самое колено, а то и по грудь. Маленький Тарталья так любил ( любит ) свою семью, что всегда старался вернуться, пусть и замерзший, но счастливый. И сейчас, во снах, он видит морду волков, он чувствует их дыхание и резко открывает глаза — кровь струится по подбородку и он сплевывает ее, чувствуя ее привкус и ее запах. Хочется от этого сбежать, да некуда. Он правда пытается призвать магию, старается подчинить себе снова воду, но она ускользает. Кто-то смеется над ним, а он лишь улыбается.

— Тебе повезло, что я не могу вскрыть твое горло.

В нем говорит, конечно же, Предвестник. Тот, кто всегда сеет хаос, кто всегда по пятам идет за жертвой, кто загоняет и убивает. Кажется, кому-то в голову все же приходит дернуть товарища от поспешных смешков, но кто бы слушал. Тарталья про себя обещает, что реки крови обязательно прольются, дайте только немного времени; его пинают под дых, и он сворачивается в клубок. Он все еще ничего не может, кровь все еще течет и запекается, стягивает кожу и все, что он хочет — просто снова ощутить в себе силу, да не может. Он слишком ослаб и ему, если честно, помощь лекарей не помешает, но он слишком гордый для этого.

Тарталья думает о том, что в мире есть семь смертных грехов. Те, которые никогда не прощаются, за которые карают так, как никогда. Тарталья думает о том, сколько же из этих грехов есть в нем. Если подумать, то он собрал их все; хаос скапливается на кончиках пальцев, трещит и хочет вырваться наружу, но он не может. Тарталья в клетке, которая никогда не предвещает ничего хорошего. Он знает, что если об этом узнает Синьора или Скарамуш, то они посмеются. Посмеются, потому что он стал тем, кто примкнул к ним в четырнадцать, тем, кто сломал свою судьбу и на поле боя чувствовал себя как рыба в воде. Они посмеются, потому что сломленным и уязвимым Тарталью никто никогда не видел.

Шум. Он врезается в темноту, разрушает ее, заставляет ее отступить на мгновение, заставляет зверя внутри вскинуть голову — кто-то пришел. Кто-то собрался потревожить его, кто-то собирается его... спасти? Тарталья не знает, лишь старается разомкнуть веки, что становятся совсем уж тяжелыми от желания вновь провалиться во тьму. Сколько он здесь пробыл? Тело все затекло, а силы ускользали так же, как и горная река струится. Ему бы сейчас дождь, ему бы сейчас подчинить себе воду да выбраться, но она молчит. И погода молчит, зато знакомый голос врезается.

Чжун Ли. Первая и последняя мысль — что ему тут надо? Зачем он пришел? Посмеяться? Так он уже. Они вместе с Царицей сделали из него шута, заставили прыгать под дудочку, заставили участвовать во всем этом спектакле... Аяксу максимально мерзко, монстр внутри шепчет о том, что он должен укусить руку, что он должен высказать все то, что на языке вертится, но голубые глаза все равно следят за каждым выверенным движением. Моракс. Сколько лет он дрался? Сколько времени он держал копье в руках и сколько он жизней им же отнял? Он не знает. Не уверен, на самом деле, что хочет знать, но гонит все мысли.

Бывший Архонт завораживает. Отсюда, из клетки, едва ли что-то видно, но Аякс чувствует этот запах боя. Он слышит, как взлетает копье, как Архонт блокирует удары и что-то говорит. Ну да, он не станет никого убивать, не то что Чайльд. Они ведь такие противоположные — хаос и подобие спокойствия. Чайльду, на мгновение, становится отвратительно. Как Чжун Ли вообще узнал, где он? Он ведь так далеко забрался... Еще чуть-чуть и можно было бы уйти на горный хребет, но нашел же его! Да еще и спасать пришел.

— Какие трудности, сенсей? Все в порядке.

Не в порядке. Ничего не в порядке, но Чайльд не собирается в этом признаваться. Не тогда, когда чужая рука держит его за подбородок, когда она протянута так, словно его хотят погладить, как собаку. Чайльд едва ли может держать голову без помощи, но когда пальцы в перчатках исчезают, продолжает смотреть в глаза цвета моры. Ему кажется, что он тонет и вот-вот его поглотит другая сущность, уже не темнота. Ему не страшно, но внутри что-то сворачивается.

Монстр внутри шепчет догони их, выследи, убей их всех, не позволяй им так поступать с тобой, но Чайльд смотрит на мужчину, который отходит и возвращается с копьем. Ему хочется забраться как можно дальше, уткнуться в чертову стену и просто ждать своей погибели. Но Чжун Ли не смеется, Чжун Ли его спасет — ломает клетку, руку протягивает ладонью вверх ( смотри, у меня нет ничего, что тебе может навредить ), а Чайльд смотрит совершенно тупо, не понимает — как он должен действовать? Принять эту помощь? Отказаться? А вдруг его снова запрут? Ему хочется попросить, чтобы мужчина никому ничего не рассказывал, чтобы он молчал об этом, но это слишком бьет по гордости. И Чайльду хочется всхлипнуть, как ребенку, когда он пододвигается ближе и когда он, спустя долгое колебание, все же принимает помощь. Он вкладывает руку в чужую ладонь и шипит от боли, потому что все тело его болит так, как никогда раньше.

— Спасибо, сенсей.

Он благодарит, когда выбирается из клетки, когда распрямляется. Мир перед ним кружится, он пытается улыбнуться хоть немного, но улыбка выходит кривой, надломленной. Все внутри кричит и бьется, желает догнать и растерзать тех, кто надругался над ним, но он понимает, что слишком слаб. И доказательством этого становится кровь, которую он отхаркивает и сплевывает на землю, смотря на нее так, словно впервые видит. И утирает ее тыльной стороной руки, посмеиваясь.

— Сенсей ведь никому не скажет о том, что видел?

Ему бы звучать сейчас так, словно он предостерегает, но едва ли он смог бы это сделать. Просто неловко облокачивается на мужчину, когда мутит, и старается тут же отстраниться. Никто не должен видеть его слабости. Только не Чжун Ли.

У Тартальи, конечно же, есть вопросы. Хотя бы тот, на который он потом обязательно потребует ответ — как Чжунг Ли смог его найти? Если бы он был Архонтом, имел бы сердце до сих пор, это бы снимало все вопросы, но сейчас... У него внутри сворачивается змеей странное ощущение того, что за ним могли следить, и именно это мешает ему трезво мыслить сейчас. Чайльд не любит, когда за ним следят, когда выверяют каждое его движение, когда приходят на помощь. Нет, сейчас бы он, конечно бы, не справился без нее, и за это он должен еще раз поблагодарить, но это потом. Сейчас он правда чувствует себя слишком уязвленно для того, кто всегда держал голову прямо и никогда не проигрывал. Он ведь даже путешественнику ни разу не проиграл, заканчивая схватку тогда, когда оба окажутся на волосок от. И сейчас он, опираясь на мужчину, вынужден идти к кострищу. Туда, где могло бы пахнуть кровью и где он спокойно мог бы отдыхать в любом другом раскладе.

— Позже... Пусть будет так, я согласен.

Он опирается о ствол дерева и даже прикрывает глаза. Все его тело ноет так, словно в нем переломали все кости разом. Его тело ноет и от этого становится ничерта не легче, если честно. Все, что ему хочется, так это чтобы пропал дурацкий привкус крови во рту, который ему приходится сглатывать и заставлять себя не корчиться; к крови Аякс привыкает слишком быстро. Он привыкает к ней в моменты сражений, привыкает к ней в моменты отчаяния, когда приходится кого-то, но хоронить. Он искусный воин, это правда, и едва ли он бы позволил так с собой обойтись, едва ли бы он позволил посадить себя в клетку, если бы дух его не подвел. Все было бы в порядке, если бы...

Сплевывает. Чжун Ли что-то говорит, смотрит на него сверху вниз, а Чайльд снова сплевывает кровь и чувствует, как подступает тошнота. Его мутит слишком сильно, и голова так кружится, что, кажется, вот-вот он завалится. Но он продолжает упорно сидеть, готовый в землю вцепиться, лишь бы больше никому не показать своей слабости. Своей такой стороны. Она навсегда для закрытых дверей. Навсегда только для него, никогда для других.

— Интересно, здесь есть вода...

Это не вопрос, потому что он видит флягу недалеко от себя и пытается дотянуться. Пальцы касаются холодного металла, подтягивают к себе и  к горлышку он припадает жадно, измученный всем этим. Он полощет рот, сплевывает, что-то жадно глотает, пока не откидывает флягу. Мужчина все еще стоит и говорит, совершенно не скрывая теперь того, сколько же он прошел и сколько же он видел. И Чайльд тихо посмеивается — скрипуче, надрывно, кашляя. Легкие опаляет жаром, но он держится все еще.

— Непохожего на меня? А что со мной не так, сенсей?

Он избегает называть его по имени. Избегает, словно бы, потому что это разрушит все границы, что он выставляет перед собой, вбивая колышки методично и охраняя территорию. Он не хочет снова чувствовать себя влюбленным дурачком, не хочет снова и снова пропадать во всех этих чувствах и правда старается отгородиться. Но сейчас он не может исключить того, что ему приходится наблюдать за мужчиной, словно тот мог что-то сделать, что выбилось бы из его образа.

— Что ты хочешь знать, сенсей? Ты хочешь узнать, как я очутился в клетке?

Он выгибает бровь, когда видит, как Чжун Ли садится неподалеку ( спасибо, что не напротив ). Они, словно бы, уравниваются в положениях, хотя Чайльд никогда не считал кого-то выше, кого-то ниже. Для него все всегда были едиными, всегда были просто людьми. Даже архонтов он не ставил выше, пусть и был преданным Царице.

— Ты хочешь заключить контракт? В обмен на то, что я рассказываю все, ты никому не расскажешь о том, что тебе пришлось спасать Предвестника из клетки, да? Или, даже, сделка. Не понимаю, как у вас тут это зовется.

Он даже хмурится, не теряет бравады. Ну, да. Он угрожал ему не так давно, если честно, пусть и пытался скрыть это крайне искусно. Но не все возможно утаить, и потому он просто откидывается на дерево, утыкается в него затылком и хрипло выдыхает.

— Вишапы. Я просто не ожидал, что здесь они будут. И если бы не они, то меня бы не схватили. Или ты хочешь знать что-то еще?

И в этот момент Тарталья надеется, что Чжун Ли не чувствует того, что он упорно избегает настоящей правды о том, что с ним происходит. Тарталья не хочет ( боится ) делиться своей слабостью.

Я рассчитывал, что ты останешься и мы сможем поговорить. Я хочу знать что-то еще. Ты прекрасно понял мой вопрос; в голове у Тартальи столько мыслей, и ни одной, за которую можно было бы зацепиться, раскрутить и прожевать. Они все похожи на стайки птиц, что носятся туда-сюда и никак не находят пристанища.

Тарталья смотрит на руки Чжун Ли, следит за каждым его движением, за каждой его эмоцией, выжидает. Чего? Да черт его знает. Наверное, когда он сможет сказать хоть что-то и не прикладывать к этому такие титанические усилия, когда из горла буквально нужно доставать каждый звук. Он ненавидит слабость, и никогда бы не хотел ее показывать перед кем-либо, но сейчас они сидят вот здесь и он понимает, что за спасение действительно требуется платить. Пусть и честностью. И вот дело в том, что если про Бездну он рассказать никому не может, так как его уста сомкнуты, то про Духа он не рассказывал в целях собственной безопасности. Это — ахиллесова пята. Такая же, как и чувства, как и семья.

— Дух.

Он говорит одно лишь слово, переводит взгляд снова на мужчину, а потом чуть качает своей головой — понимает, что сказал слишком мало для того, чтобы хоть кто-то понял его.

— Ты же знаешь, наверняка, что обычно люди обладают либо глазом порчи, либо глазом бога. Тем самым, что даете вы, архонты.

Конечно же, Чжун Ли знает об этом. О глазе порчи давно всем известно и его боятся, его ненавидят и проклинают; Тарталья кашляет, утирает снова кровь и морщится, когда чуть заметно меняет положение, стараясь устроиться удобнее. Дышать все еще тяжело и он пальцами прощупывает, не сломал ли себе случайно ребра, но они все целы.

— Так вот. Я обладаю и тем, и другим глазом. Потому я могу управлять электро и гидро. Но есть загвоздка в том, что я тот самый Предвестник, который имеет другую форму. Она называется Дух. Никогда не слышал, да?

Посмеивается, задавая такой простой вопрос. Ему хочется видеть, что происходит сейчас с Чжун Ли. Ему хочется видеть его реакцию на это, но он просто не находит в себе сил повернуться к нему, посмотреть на него. Знает, что тот, так или иначе, посмотрит на него. Но Чайльд не знает с каким выражением — будет то злость, презрение, что-то еще. Он действительно не хочет этого знать, так проще.

— И вот этот самый Дух забирает слишком много сил. Он как чума, которая убивает изнутри. После него я едва ли могу двигаться, потому меня и схватили. Дух позволяет мне быть гораздо сильнее, ловче, быстрее. Но и плату он взымает слишком большую. Это был... Эксперимент. Больше, насколько я знаю, таких людей нет. С такими силами.

Он говорит это так, словно это что-то обыденное. Говорит так, словно не рассказывает о том, что его убивает изнутри; воздух выходит со свистом, когда он закрывает глаза, словно готовясь провалиться в сон.

— Исправить... Это не исправить, сенсей. Мне просто нужно к лекарям, они что-нибудь да придумают.

Пожимает плечами, хотя и это действие отнимает слишком много сил. Он даже пытается встать, но тут же падает обратно, посмеиваясь. В голубых глазах отпечатывается слишком много эмоций, но никакого страха, хотя он должен быть там.

— Мне просто нужно отдохнуть и все будет в порядке. Теперь Ваша очередь, сенсей, говорить о том, о чем Вы бы хотели поговорить со мной, не так ли? О спектакле, где меня выставили дураком? О чем-то еще?

И все же Чайльд не был бы Чайльдом, если бы не нашел в себе сил повернуть голову к мужчине, посмотреть в глаза цвета кор ляписа, которые однажды его затянули так глубоко, что теперь ему, кажется, никогда не всплыть.

Тарталья никогда не вспоминал того, как над ним ставили эксперименты, ровно так же, как никогда не задавался вопросом — а был ли кто-то еще? Конечно же он знал, что были. Конечно же он знал, что их ставят до сих пор, пусть и не исследуя больше Духа. Ученые Фатуи, стоило им прознать ( догадаться? ) о его связи с Бездной сделали все, лишь бы он навсегда запомнил, навсегда теперь помнил об этом. И Тарталья был бы рад забыть, но все требует свою цену. Его сила тоже ее требует, неминуемо лишая его права на неосторожное движение; прикрывая глаза, он хотел бы забыть о том, что рассказал это все постороннему, вроде бы, человеку. Человеку, который никогда им не был. Насколько хватит Чжун Ли теперь? Он ведь стал простым человеком, смертным. Он сам отдал сердце бога, которое Чайльд держал в руках, чтобы узнать одну простую истину — это была лишь шутка, это был обман. И, святые Архонты, как же он ненавидел всех в тот момент.

— Знаете, сенсей, эта информация никому не должна стать известна. Понимаете ли, не в моем желании стать уязвимым. Я итак себя так чувствую, но Вы же прекрасно осознаете, что если кто-то прознает, то я стану мишенью. Не только потому, что Дух выбивает из строя и я оказываюсь в таком состоянии, а еще и потому, что это прямая связь с Бездной.

Тарталья словно бы игнорирует слова о том, что ему нужен отдых и даже пытается подняться на ноги, но те едва ли его слушаются. Магия воды тоже отказывается, оставаясь глухой. И он пытается воззвать к порче, но получает только новый приступ кашля, шипя

— Понял-понял, сижу не двигаюсь.

Он редко говорит с собой, редко когда позволяет кому-то заметить его таким, но сейчас уже поздно деваться хоть куда-то. Вот он, сидит поверженный и спасенный. Вот перед ним сидит бывший Архонт и предлагает ему отдохнуть, а он чувствует себя обузой. Не так должен выглядеть Предвестник, но именно сейчас ему все равно и там, под закрытыми глазами, он видит силуэты своей семьи, видит рыбалку и то, как от него навсегда отрекается отец. Он теперь разочарован в сыне, у него теперь нет старшего, но Чайльду все равно, пока живы остальные.

— Я рад, что Вы смогли получить выгоду и что ставка сыграла, но это не отменяет всего остального. Хотя, какая уже разница, ведь так? Главное, что все все получили. Во всяком случае, теперь Вам придется привыкать к жизни смертного. Знаете, она не такая и плохая.

Он смеется, даже сейчас, щурит глаза и подставляется под солнце. Оно в Ли Юэ такое странное, теплое, не морозное. Ему, кажется, никогда к такому не привыкнуть. Но сейчас остается еще одно. То, ради чего он и хотел бы поговорить, что хотел бы сказать, пусть и совсем в других обстоятельствах, но что так и не смог. Чжун Ли просто подхватывает фляжку и уходит, заставляя его вздернуть бровь.

Первая мысль, конечно же, просто уйти. Подняться, и сбежать, чтобы не было больше никакой неловкости, чтобы он не ощущал себя больше таким жалким, но вторая отрезвляет — он никуда не сможет уйти. Он сейчас настолько жалок, что едва ли может передвигать конечностями и ворочать языком. А третья приходит совсем скоро — он хочет спать. Понимает, что это опасно, но позволяет себе прикрыть глаза и провалится во тьму. Тьму, где он видит слишком много монстров.

Вздрагивает. Тарталья спит всегда крайне чутко, потому прекрасно слышал приближающиеся шаги. И когда появилась фигура, протягивающая флягу, он даже не стал спрашивать что это — просто взял и припал к фляжке так жадно, словно находился в пустые. Странный привкус, который он чувствовал, совсем не перебивал жажду, потому Тарталья пил, и пил, и пил. Пил, пока не закашлялся, оставляя фляжку на коленях. Он выпил все.

— Чтобы то ни было, спасибо, правда. Я не знаю, насколько в этот раз Дух повредил тело, так что не могу пока сказать, когда смогу двинуться в путь. Но Вам не обязательно сторожить меня, правда.

Переводит взгляд, жмурится слегка и потом снова посмеивается, когда, кряхтя, усаживается удобнее.

— А я ведь задерживаюсь в Ли Юэ. И черт знает насколько. Так что, у нас и правда есть время поговорить обо всем, о чем только хотите. Я лишь высказал свои предположения, теперь же Ваш черед. О чем Вы хотели поговорить?