Эмма не понимает, почему это происходит.

Королева резко становится холодной и закрытой. Она всячески избегает встреч с ней и, даже когда Эмма пытается поговорить, — она словно убегает, находя причины, чтобы отложить личную встречу. Реджина больше не ставит её в личную стражу по ночам, не бросает на неё взглядов за ужином, не ищет встреч и как будто бы пытается забыть. Эмма из раза в раз прокручивает их последний диалог, после которого всё и случилось, но не находит там ничего, что дало бы хоть какую-нибудь зацепку.

В тот вечер они говорили о сбежавшем убийце ведьмаков, о Лео, который так ловко избавился от кандалов, что сомнений в том, что ему кто-то помог, практически не оставалось. Эмма говорит ей, что обязательно найдёт Лео, как только торжество закончится, и после этого разговора Реджина резко отстраняется от неё. Так сильно, что между ними почти физически вырастает пропасть, и сердце Эммы болезненно сжимается всякий раз, когда она видит Реджину, но не может ни поговорить с ней, ни коснуться её. Не может даже вдохнуть привычный аромат, потому что королева держится слишком далеко от неё. Ближе к концу недели ей хочется кричать. Выкинуть что-нибудь такое, из-за чего королева обратит на неё внимание. Только бы она хотя бы взглянула на неё и они смогли поговорить. Но всё, что ей остаётся делать — это угрюмо бродить по замку, ненавидя и одновременно любя его, и посылать Реджине грустные взгляды.

— Значит, решила остаться тут, ведьмачка? — ухмыляется Киллиан, усаживаясь рядом с ней. Это один из последних ужинов, и вскоре гости начнут разъезжаться и возвращаться в свои дома. — Что ж, это неплохо… что тебе тут так понравилось. Я, конечно, имею в виду Реданию и Третогор. Вряд ли королева разрешит тебе остаться при дворе, гляди, похоже, она с тобой наигралась. — Он усмехается и хлопает её по плечу, а Эмма даже не знает, что ответить.

Что, если Киллиан прав? Что если Реджина просто захотела себе новую игрушку; тогда, в первый раз. Эмма до сих пор помнит её слова, брошенные в ярости: «Ты — моя. Хочешь быть чудовищем, каким тебя все и считают? Отлично, тогда будешь сидеть у меня на поводке». Что, если тогда это было правдой, а не просто попыткой сделать её больнее? Что если не получив её тогда — она загорелась этой идеей. А теперь… Эмма просто надоела ей, как рано или поздно надоедают новые перчатки или платья, как надоедает любимая еда, становясь вдруг невкусной. Как надоедают люди.

Эмма сильнее сжимает вилку, опустив голову, и поджимает губы. Она принимает из рук обходительного Киллиана бокал вина, и думает, что пахнет он как-то странно, но, слишком расстроенная, не обращает на это внимания. И это становится её главной ошибкой этим вечером.

Позже, когда они поднимаются в спальни — Киллиан вызывается проводить её, ведь они скоро больше не увидятся, — Эмма чувствует, как у неё начинает кружиться голова. Она кружится так сильно, что мир вокруг начинает расплываться, а тело резко слабеет, становится мягким и податливым. Её качает в сторону, и она едва не падает, однако руки пирата с лёгкостью подхватывают её за талию.

— Прости за это, — говорит он взволнованно. — Просто хотел, чтобы ты немного расслабилась. Ты всегда такая серьёзная… Даже смотреть больно. Может это поможет тебе раскрыться, как думаешь? О, брось, я же видел, как ты смотрела на меня. Не переживай, это взаимно, — горячо шепчет он ей на ухо, прижимая к стене.

— Киллиан… Какого чёрта… — бормочет Эмма, едва ли в силах сопротивляться ему. Она пытается оттолкнуть пирата, но тот только хрипло смеётся и прижимается ближе, опускаясь поцелуями к её шее, мягко убрав волосы в сторону.

— Да ладно тебе, Эмма. Мы же оба этого хотим.

— Нет, — она упирается резко ослабевшими руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть, паникуя от того, насколько слабой она становится и что Киллиан может сделать с ней, пока она в таком состоянии. — Что это такое…

— Всего лишь фисштех. Я думал, на ведьмаков он действует хуже, поэтому добавил чуточку больше обычной дозы. Прости за это.

— Киллиан… мне плохо… отпусти меня.

— О, не волнуйся, сейчас всё пройдёт.

— Киллиан, пожалуйста, хватит, — бормочет Эмма, изо всех сил упираясь ладонями в его плечи, стараясь отстраниться от его влажных поцелуев. Щетина неприятно колет шею, когда он касается губами её кожи. Она чувствует, как грубо он сжимает её бедро, на котором наверняка останется синяк, и готова расплакаться от собственной беспомощности и бессилия.

«Так вот, что чувствуют женщины, — думает она, сопротивляясь изо всех сил, хоть и попытки её выглядят слабыми и жалкими, — когда не могут отказать мужчине и дать ему отпор».

Отвратительное чувство. Эмма надеялась, что уж она-то точно его никогда не испытает. Она, ведьмачка, закалённая в сотне боёв с чудовищами, наученная сражаться с мечом или без него. Натренированная в замке, где всё, что у неё было — это учёба, как защитить себя и других. И вот она здесь, а пират грубо прижимает её к стене, опоив каким-то наркотиком. Она чувствует себя такой слабой и такой беспомощной, что ей хочется кричать, — но сил нет даже на это. Язык с трудом ворочается во рту, и в конечном итоге она просто сдаётся, зажмурившись. Рано или поздно Киллиан закончит с тем, за чем пришёл, а затем она отойдёт от наркотика, найдёт его и убьёт. Да, именно так она и поступит. Теперь, когда Реджина даже не смотрит в её сторону, у неё нет причин, чтобы сдерживать себя или оставаться здесь. Пускай на неё ополчится хоть весь север — и тогда она уйдёт на юг, к людям, которых считает врагами, но которые примут её, потому что «враг моего врага — мой друг». Они с радостью воспользуются её силой в своих целях, как говорил Лео, а до тех пор она просто будет приходить в себя и решать, что делать дальше.

Она жмурится, ощущая его руки везде. Он бормочет ей что-то на ухо, кажется, что-то, по его мнению, пошлое и возбуждающее. Она пытается представить на его месте королеву, но получается с трудом. Королева не прикасается к ней так, и у неё нет колючей щетины, от которой кожа начинает гореть, словно её долго тёрли мочалкой. Прикосновения королевы нежные и ласковые. Иногда грубые, но совсем иначе, потому что когда руки Реджины касаются её — ей приятно. Когда её касается Киллиан, ей хочется вывернуться наизнанку, лишь бы не чувствовать его, не ощущать его аромат перегара и наркотика.

А потом она чувствует, как груз, давящий ей на грудь, как будто исчезает. Она слышит слова как будто издалека и открывает глаза. С трудом поворачивает голову, и ей кажется, что стоящая неподалёку королева — всего лишь иллюзия. Она прижимает Киллиана к стене за горло, и поначалу Эмма думает, что это лишь наркотический мираж, который подкинул ей мозг, чтобы справиться со стрессом. Но затем её вдруг снова ведёт в сторону, и она едва удерживается на ногах, понимая, что всё это происходит на самом деле. Когда королева поворачивается к ней спиной — Эмма вытягивает руку, чтобы её коснуться, пока в животе всё переворачивается. Она не понимает, что произошло, но понимает, что Реджина буквально спасла её.

— Реджина, нет… помоги мне… прошу, — последнее она произносит одними губами и, не устояв на дрожащих от паники, страха и бессилия ногах, падает на колени, оперевшись ладонью о каменный пол, чтобы её не стошнило и не вырубило. Она пытается встать, но голова кружится так сильно, что вместо этого её начинает раскачивать лишь сильнее.

Она не сразу понимает, что Реджина обнимает её за талию. Она даже не сразу понимает, что это именно Реджина, — или просто не может в это поверить. Её королева. Теперь такая холодная и отстранённая, что сердце болезненно сжимается, а внутри всё переворачивается от… боли. Она хочет поговорить ей, хочет сказать, что сделает что угодно, лишь бы она перестала злиться — но язык не слушается. Она даже идёт, с трудом перемещает ноги. Слышит скрип двери, но не сразу узнаёт собственные покои, поскольку перед глазами до сих пор плывёт. Киллиан врал, говоря, что ей станет лучше. По правде, думает она, ей, похоже, становится только хуже. Опьянение от наркотика течёт по позвоночнику и проникает в каждую клеточку тела; это не то же самое, что опьянение от вина или пива — его можно контролировать и регулировать. Но фисштех как будто проникает глубже, прямо в мозг, сдавливая его или одновременно расслабляя.

— Он что-то подсыпал мне, — бормочет она, не уверенная, что Реджина вообще стоит рядом. Фисштех проникает всё глубже в кровь, растворяясь и сливаясь с ней. Она сжимает пальцами покрывало, качнувшись. — Какой-то наркотик. Фисштех… кажется. Я не знаю, что это, но мне так страшно, Реджина. Не бросай меня. — Эмма всхлипывает, не сдержавшись, и цепляется пальцами за покрывало лишь сильнее. Как будто эта ткань может спасти её, спрятать от всего мира, дать защиту, которая сейчас ей так необходима, чтобы прийти в себя и протрезветь.

Она думает, что ей нужен «Белый Мёд», который обычно нейтрализует действие любых веществ. Но не уверена, что он есть у неё с собой, да и сил искать его сейчас у неё нет тоже. Напрасно она тщательно прятала эликсиры ото всех в этой комнате. После ухода Лео, казалось, что остальным и вовсе нет до неё дела. Лишь изредка они пытались поговорить или кидались сомнительными шуточками. Может быть, они бы даже стали друзьями.

Эмма стискивает зубы. Друзьями, ну конечно. Киллиана она тоже считала своим другом и уж точно не ожидала от него, что однажды ему придёт в голову опоить её наркотиком и изнасиловать. «Мы оба этого хотим», — говорил он ей на ухо, и Эмма уверена, что Киллиан прекрасно знал, что нет. Просто оправдывал себя или пытался убедить её в этом.

Эмма хмурится и смотрит на свои руки, которые внезапно будто бы начинают светиться изнутри. Перед глазами до сих пор всё плывёт, но окружающие краски резко становятся ярче, насыщеннее, словно по комнате и по ней самой прошёлся искусный художник. Она шевелит пальцами, которые двигаются явно медленнее, чем обычно, а затем поднимает взгляд на Реджину и застывает.

Теперь она видит её чётко. Так чётко, словно кроме неё в этой комнате нет никого и ничего. Словно она — ангел, сошедший с небес, спустившийся перед ней, одарив своим вниманием и благословением. Её алые губы блестят, чёрные волосы собраны в идеальную причёску со вколотыми в неё цветами, и лишь одна вьющаяся прядка спадает к плечу; глаза сияют так ярко, вновь становясь приятного медового оттенка. Как тогда, когда они сидели в ванной, и её взгляд излучал нежность, любовь и счастье. Губы Эммы расплываются во взволнованной улыбке, а сердце начинает биться быстрее.

— Реджина… — шепчет она, когда та подходит ближе со стаканом воды. — Конечно, я выпью. Я сделаю всё, что вы захотите, ваше величество, даже сверну горы. В ваших руках даже вода становится самой вкусной вещью на… м-м-п-ф… — затыкается, когда край стакана касается её губ, но послушно пьёт воду. Раз уж её ангел не желает, чтобы она продолжала, то она так и поступит. Вода, впрочем, и правда кажется вкусной — сладкой, даже сочной, как будто это и вправду сок экзотического фрукта. Эмма ведёт языком по влажным губам, когда Реджина отстраняется, в надежде собрать ещё несколько капель этого прекрасного нектара, но взгляда от королевы не отводит, продолжая влюблённо следить за ней.

— Ты такая красивая, Реджина, — говорит она, пока та возится с чем-то на столе. Наверное, думает Эмма, готовит новый сок. Такая заботливая. Эмма взволнованно кусает губы. — Я тебя люблю. Жаль, что ты со мной больше не разговариваешь. Что мне сделать, чтобы ты снова со мной разговаривала, Реджина? Киллиан ведь был неправ, правда? Я тебе не надоела?

Она нюхает то, что подносит ей Реджина, и капризно отстраняется.

— Фу.

Что бы там ни было в стакане — пахнет оно отвратительно. Похоже на смесь цветов и грязи, будто Реджина хочет заставить её выпить собственный сад. Но, когда её руки касаются волос, Эмма облегчённо расслабляется. Не будет же королева, в конце концов, заставлять её пить всякую дрянь. И к тому же она доверяет Реджине.

— Конечно, я не хочу, чтобы ты злилась, — говорит она серьёзно, кивнув. — Мне не нравится, когда ты злишься. У тебя появляется смешная морщинка вот тут. — Она опускает палец ей на лоб, разглаживая кожу между бровями. — И глаза становятся тёмными, а мне нравится, когда они мягкие и медовые, как тогда, в ванной. — Эмма вздыхает, отнимая руку от её лба, хотя прикасаться к её коже кажется высшим благословением небес. — И я знаю, что ты злишься, потому что на самом деле тебе грустно. Просто ты не умеешь позволять себе грустить. Ладно, давайте вашу жижу, ваше величество.

Она принимает стакан из её рук и выпивает его содержимое залпом. На вкус оно кажется омерзительным. Как мазут или очень густое масло, которое не хочет проталкиваться сквозь горло. Она надеется, что, проглотив его залпом — сможет избавиться от вкуса, но ошибается. Мерзкий привкус этой жижи селится во рту и остаётся на губах, так что она нервно облизывается и оглядывается по сторонам в поисках того, чем бы это закусить. В итоге находит шею королевы очень заманчивой, но не рискует.

— Можешь меня обнять? — спрашивает она, преданно глядя на неё. — Мне нравится, когда ты меня обнимаешь. Раньше мне не нравилось обниматься, и вообще не нравились люди. Потом я обнимала тебя, когда ты простудилась, и мне было так приятно. И не хотелось тебя отпускать. Ты была такой милой. И красивой, хотя и была стервой. Но ты мне очень нравилась. Я не хочу уходить, Реджина. — Она часто моргает, чувствуя, что к глазам подступают слёзы. — И не хочу тебя бросать. Я не понимаю, почему ты разлюбила меня, скажи, что мне сделать.

Реджина обнимает её, и в груди вновь разливается приятное тепло, от которого мурашки бегут по телу. Она чувствует, что действие наркотика начинает сходить на нет, потому что глаза начинает пощипывать, а эффект ярких красок постепенно исчезать. Мир вновь понемногу тускнеет, становясь привычным, и даже голос Реджины, такой мягкий и такой заботливый, звучит теперь близко к тому, что было раньше. Впрочем, она чувствует, что фисштех до сих пор циркулирует по крови, вгрызается в руки и ноги, впивается зубами в мозг, не желая отпускать.

— Не-е-е-т, — тянет она медленно, придвигаясь к ней ближе и мягко улыбаясь. — Я думала мы вместе найдём его, а потом я его убью. Он заслуживает смерти, Реджина… А потом я бы вернулась сюда, к тебе. С подарком. — Она хихикает, не сдержавшись, представив себе голову Лео, отделённую от тела. Нет, голову она в замок не потащит, разумеется. — Если бы ты захотела. Только скажи, что хочешь, и я останусь с тобой.

Тихо говорит она, вытирая пальцами её слёзы. Эмма хмурится. Ей не нравится, когда королева плачет, не нравится, когда она грустит. Особенно когда это всё происходит из-за неё.

— Не плачьте, ваше величество, вам не идут слёзы, — говорит она честно. Язык всё еще работает быстрее, чем мозг, но понемногу она успокаивается, начинает приходить в себя. Она ощущает, как урчит в животе, начинает ощущать другие запахи и видеть другие предметы. Реальный мир снова врывается в её жизнь, и от этого становится немного грустно. Всё словно тускнеет и меркнет, а тело прошибает холодным потом, отчего она жмётся к Реджине ещё ближе, прикрыв глаза.

— Я хочу остаться с тобой. Хочу, правда. Я бы не бросила тебя снова, если бы ты не сказала мне уйти. Я люблю тебя. Я знаю, потому что до этого никогда никого не любила. Ты знаешь, я никому не открывалась. А ты заставила меня поверить, что я могу… что меня могут любить в ответ. Что я не чудовище.