Два года — немаленький срок, но, тем не менее, его оказывается недостаточно, чтобы найти убийцу ведьмаков и просто прийти в себя. Она шатается по северу, словно призрак. Как обычно — убивает чудовищ ради денег, ночует в тавернах, а по ночам видит самые разные сны. В Каэр Морхене ей говорили: «Сны не снятся просто так», — но её сны, похоже, имеют мало значения. Чаще всего это просто образы, раскиданные по самым разным уголкам земли; но иногда она видит в них Реджину и вспоминает те дни в замке, которые до сих пор отдаются тупой болью под рёбрами и заставляют ползти мурашки по телу. Эмма бежит от них, забываясь в работе, в поисках, в собственных целях и в алкоголе. В конце концов ей удаётся вновь взять эмоции и чувства под контроль. Удаётся справиться с тем, что кажется неправильным.

«Твоё предназначение — быть ведьмаком», — говорил ей когда-то Весемир. И он был прав. Все те разы, когда она оступалась на этом пути, не происходило ничего хорошего. Она каждый раз теряла контроль и каждый раз боялась того, на что окажется способна, если сдастся во власть эмоций.

В конце концов, зацепки по убийце ведьмаков приводят её на острова Скеллиге. Туда, где вечно бушуют холодные ветра, где за стенами замка принято не юлить и улыбаться, а, напротив, вести себя искренне и открыто; туда, где мужчины ценят физическую силу и выносливость, пропахшие рабьим жиром, потом и мочой, достигающие головами чуть ли не до балок потолка, и смачно рыгающие, опрокинув очередную пинту пива. Она попадает к ним не то чтобы по своей воле, — натыкается на пиратов, что служат при владыке островов и попутно топят нильфгаардские судна, и попадает к ним в плен. Они отвозят её в замок, где знакомят с местными обычаями, и Эмма не то чтобы хочет там находиться, но и не спешит убегать. Она чувствует, что ей нужна передышка, а владыка платит щедро, — в округе полно всяческих тварей, поскольку ведьмаки редко забредают на острова. Раньше, говорит он, они справлялись тварями и своими силами. В те времена, когда под церковью стоял лес друидов, и те помогали им отлавливать тварей, находить их и рассказывать о способах их убийства. После ухода друидов тварей стало больше, а значит больше и работы для ведьмака. Эмме даже удалось расколдовать одного оборотня, что поселился в пещерах и не давал местным жителям покоя. Оборотнем оказался бывший советник Темирии, бежавший когда-то из страны, но попавший под проклятье очередной чародейки-неумёхи.

В благодарность за хорошую службу, капитан предлагает ей поехать с ними на какое-то торжество, проходящее в близлежащем королевстве. Обещает хорошую оплату, если она сослужит такую же хорошую службу, став вместе с охранным отрядом и отправившись туда, как и они, в качестве наёмника. Эмма соглашается, потому что ей слишком сильно нужны деньги для дальнейшего путешествия, хоть и чувствует, что впереди её ждёт нечто, что ей точно не понравится. Когда она прибывает в Реданию и понимает, кого именно им придётся охранять, — становится уже слишком поздно, чтобы отказаться.

— Вы как всегда великолепны, ваше величество, — кланяется Киллиан, останавливаясь чуть поодаль от трона. Они идут первыми из гостей, позади в коридоре ожидают темерцы, а за столом уже расположились несколько мужчин из Аэдирна. — Рад, что пригласили нас, мы это… ценим. — Он сально улыбается, чуть поклонившись, а затем отходит в сторону: — Я привёз с собой лучший свой отряд, который обеспечит безопасность вам и вашему королевству на время проведения мероприятия. И, прошу заметить, в моих рядах в этот раз находится настоящий ведьмак. Точнее, ведьмачка. Как вы знаете, нет никого лучше ведьмаков, когда речь заходит о владении мечом.

Эмма поджимает губы, невольно чувствуя, как сердце начинает биться быстрее, когда они с королевой встречаются взглядами. И тут же одёргивает себя. То, что было — никогда не повторится. Она проведёт здесь две недели, стараясь не отсвечивать, а после уберётся восвояси и никогда не вернётся. Она ругает себя за глупость: ей нужно было поинтересоваться заранее, куда они собираются ехать и чем заниматься. А она… начинает терять контроль от одного только взгляда и воспоминаний, и потому закрывается лишь сильнее, глядя на королеву Редании отныне холодно и отстранённо.

Эмма едва не задерживает дыхание, когда королева поднимается, явно узнав её; впрочем, было бы странно, если бы не узнала. Эмма уверена, что королева была в бешенстве в ту ночь, когда она ушла. И меньше всего на свете ей хотелось столкнуться с ней снова. Во всяком случае — не столь скоро. Сердце пропускает удар, когда она улавливает знакомый аромат и видит в глазах Реджины знакомые, — но в же время такие чужие, — искры. И она вновь одёргивает себя, закрываясь так плотно, насколько это вообще возможно. Ей страшно. Страшно, что случившееся тогда может повториться вновь, и чувства снова возьмут верх, вынуждая её злиться и что-либо ощущать. Испытывать страх, боль, нежность… Эмма поджимает губы и слегка склоняет голову, когда королева подходит ближе, касается пальцами её медальона. Даже ей кажется, что она чувствует тепло её руки.

— Ваше величество, — только и говорит она, никак не комментируя и не реагируя на всё остальное. Но, впрочем, стоит только королеве отвернуться и отойти, как Эмма облегчённо выдыхает, обнаруживая, что всё её тело невольно напряглось, а дыхание стало медленнее.

— И где ж вы имели честь познакомиться, а, ведьмачка? — громко, но недостаточно, чтобы их слышали остальные, смеётся Киллиан, когда они усаживаются в дальнем конце длинного стола, устланного всевозможными яствами. Здесь встречается то, чего нельзя встретить даже на островах. А ведь там, как известно, самая разнообразная и изысканная кухня во всём севере. Многие готовы отдать души только ради того, чтобы попробовать их местную свежую икру — и вот она здесь, прямо на столе королевы Реджины. Эмме остаётся только догадываться, как и какими способами она её достала.

— Долгая история, — сухо бросает она, явно давая понять, что не собирается это обсуждать. Капитан пиратов только хмыкает, но не давит. Он же привык, что, если Эмма не хочет о чём-либо говорить — она не станет этого делать. Потому им достаточно комфортно вместе. Киллиан легко улавливает её настроение и потребности, часто понимает с полуслова или даже просто взглянув в глаза. Эмма думает, что за все эти полгода, что они знакомы, они стали неплохими друзьями… насколько вообще возможно дружить с пиратом, который в сущности является командиром.

— Такая интрига, — шепчет, улыбаясь, в ответ, опустив руку на её плечо и наклонившись ближе. — Ты разбиваешь мне сердце своей таинственностью. Но — ладно, не буду выпытывать. Налить тебе вина?

— Долго нам тут находиться? — вместо ответа спрашивает она, немного нервно принимая из его рук бокал.

— Две недели. Или ты про этот вечер? — дождавшись кивка, он продолжает: — Будем тут, пока не представятся все гости, затем нас распределят на группы, и ты можешь быть свободна, как ветер. Хотя, — говорит он ещё тише, наклонившись ближе, — учитывая, как на тебя смотрела её дражайшее величество — не уверен, что для тебя не найдётся работки. Господи, да я руку даю на отсечение, что эта сука взяла нас на особую заметку.

— Не называй её так, — вздыхает Эмма, придвигая вино ближе.

— Прости-прости. Всё время забываю, что мы в гостях. — Он резко отстраняется и, выпрямившись, оглядывает остальных пиратов. — Ну, парни, наедимся на славу! — восклицает он и принимается накладывать еду по тарелкам.

Эмма слушает речь королевы вполуха, однако слух её улавливает, что не всем будет дозволено остаться в замке, и сердце её начинает биться быстрее в надежде, что Реджина, помня старые обиды, попросту вычеркнет её из всех списков. Тогда она сможет отправиться в таверну, а оттуда возьмёт курс прямо на Аэдирн — свою выдуманную родину. Конечно, сделать это зимой — несколько проблематично, ведь у неё практически нет денег и тёплой одежды. Однако, думает она, это не первая зима, во время которой ей приходится бегать вместо того, чтобы осесть где-нибудь в тепле, дожидаясь прихода весны. Она справлялась раньше — справится и сейчас. Если её не свяжут контрактом, она может быть свободна и отправится на все четыре стороны. Впрочем, надежды её рушатся на глазах, когда Киллиан говорит, что королева буквально обязана принять каждого из его отряда, поскольку у них с королём Скеллиге заключён особый контракт.

Эмма тяжело вздыхает и запихивает в рот кусок клубничного пирога. Она едва не давится им, когда слышит собственное имя из уст советницы королевы.

«Личная охрана? — думает она, не сразу осознавая, что это и в самом деле происходит. Поначалу ей кажется, что она просто ослышалась. Но, когда Киллиан настойчиво пихает её локтем в бок, давая понять, что ей не показалось, она лишь закатывает глаза. — Вот же… зараза».

И ей приходится сделать это, потому что она, как и все прочие здесь, связана узами обязательств, которые взяла на себя совершенно не подумав. Купилась на кругленькую сумму, которая, в перспективе, обещала ей сытную зиму и вполне неплохую весну, когда она сможет отправиться дальше. Ладно, думает она, всего лишь две недели. Что может случиться за две недели?

Она отлично знает, что может случиться за две недели. Но всё равно сдерживает себя, успокаивая. Личная охрана — не приговор. Личная охрана не обязана находиться рядом с королевой всё время, особенно учитывая тот факт, что, кроме неё, в этом списке ещё как минимум четверо мужчин, и все они будут сменять друг друга. В конце концов, она до сих пор может свести все контакты на минимум. Просто вежливое общение по делу и ничего лишнего. Она выходит, вновь нацепив на лицо непроницаемую маску, и преклоняет перед ней колено, после чего так же быстро идёт в сторону тех четырёх мужчин, что уже были названы. Те смотрят на неё… как на что-то, чего они ожидали. Словно то, что Эмма окажется здесь — ни для кого не сюрприз. Мысленно она ухмыляется. О, знали бы они королеву два года назад, — они ни за что бы не подумали, что она подпустит к себе монстра. Похоже, королева тоже сильно изменилась за это время, раз уж стоящих рядом с ней мужчин ничего не удивляет.

Эмма думает, приглашала ли королева в замок ведьмаков после неё. И если да — связывала ли их что-нибудь? Почему-то мысль, что связывало, кажется ей неприятной. Более неприятной, чем даже если бы Реджина добровольно связала себя узами брака.

— Говорят, личная охрана королевы делится на два типа: те, кто её охраняют, и те, кто её трахает, — говорит ей стоящий рядом мужчина весьма непривлекательного вида. Во всяком случае — по меркам женщин со Скеллиге и из Цинтры. Он худощав, с зализанными тёмными волосами, в облегающих чёрных доспехах, с длинным крючковатым носом и маленькими тёмными глазками. Эмме отчего-то хочется заехать кулаком ему промеж этих глаз, но желание быстро испаряется, сменяясь привычным ледяным спокойствием. — Я бы на твоём месте не рассчитывал на второе. А вот с первым всё гораздо сложнее. Говорят, что Злая Королева настолько капризна, что в её личной охране не задерживаются надолго. Слышал, что она может казнить даже за то, что ей принесли туфли не того цвета. Так что я бы на твоём месте не радовался такому назначению. Но ведьмак в рядах королевской стражи… это необычно. Ты, вероятно, будешь чем-то вроде трофея. Не повезло.

Эмма понимает, что мужчина, говорящий с ней, — кем бы он ни был, — рассчитывает на второй вариант. Надеется оказаться в королевской спальне вместо того, чтобы выполнять свои прямы обязанности. И мысленно она усмехается. Даже если он окажется прав, и королева решит сделать его своим личным любовником — ему повезло куда меньше. Ведь, по его же словам, Злая Королева казнит за любой промах. А в постели ей, вероятно, очень сложно угодить…

Но она, разумеется, не говорит этого вслух. Её взгляд больше расфокусирован и направлен внутрь, будто она находится где-то в совершенно другом месте, а может даже и мире. Она отстраняется настолько, насколько это возможно. Слушает лишь то, что ей слышать необходимо. Она идёт вместе со всеми наверх, спокойно оглядывает покои, понимая, что ей придётся провести две недели в одной спальне с пятью мужчинами. Благо, за себя она вполне в состоянии постоять. Вот только судя по хищному взгляду того сама мужчины с зализанными волосами — не все это понимают.

Странно, думает она. О ведьмаках ходят довольно дурные легенды. Впрочем, это никогда не мешало самонадеянным типам вроде него надеяться на победу в схватке… или на то, что им что-то перепадёт, как в случае с этим мужчиной.

Без лишних слов она проходит в покои вместе с остальными и останавливается возле дальней кровати, так и не повернувшись к королеве лицом. Она надеется, что та уйдёт как можно скорее, чтобы Эмме не пришлось слышать её голос и вспоминать, каким он был в последний раз, когда она виделись. Что ей вообще не придётся вспоминать жизнь в этом замке. Что, впрочем, неизбежно, пока она будет находиться здесь. Каждая кровать, каждое окно, каждая пылинка в этой комнате напоминает ей о том, что было раньше. И о том, кем она была. Эмма расстёгивает крепление для мечей и бросает их на кровать, надеясь только, что на этом экскурс в правила закончен, и теперь они, как выразился Киллиан, будут «свободны как ветер». Если бы он только знал…

— Прошу простить, ваше величество, — тут же выпрямляется мужчина, посмевший сесть на кровать без указа королевы. Эмма с трудом подавляет смешок, так и рвущийся наружу. Отчего-то её веселит вся эта ситуация и Реджина, всеми силами пытающаяся доказать свою власть над ними. Словно ребёнок, который наконец дорвался до любимой игрушки, и теперь старательно охраняет её, готовый вцепиться зубами в глотку любому, кто попробует её отобрать. Это выглядит даже очаровательно. Впрочем, Эмма так и не поворачивается к ней лицом, продолжая спокойно раскладывать вещи. В отличие от всех прочих стражников, у неё их гораздо больше. И кроме того ей нужно надёжно спрятаться эликсиры.

Ей и раньше приходилось ночевать в комнатах в окружении нескольких людей, так что она прекрасно знает, что любопытство некоторых может закончиться весьма плачевно. В том числе — и для неё самой. Её удивляет, впрочем, как легко и просто личная охрана королевы принимают её — мутанта — в своём обществе. До сих пор она ни разу не услышала едко брошенной фразы или недовольства о том, что в их рядах, в одной с ними комнате будет находиться мутант. Впрочем, думает она, всё ещё впереди. Возможно они просто не рискуют делать этого, пока рядом королева. Но стоит ей уйти… Эмма мысленно вздыхает и закатывает глаза, в очередной раз коря себе за глупость. Она не должна была соглашаться на предложение Киллиана. Её вообще не должно быть здесь. Выезжая с ними с островов на огромном корабле, она рассчитывала, что её работа будет заключаться именно в охоте на чудовищ; если быть точнее — в защите от чудовищ. Как когда-то это случилось с ней в Темерии: она нанялась проводником на барку, что плавала до Оксенфурта и обратно. Следила, чтобы та добралась успешно, не попав в лапы чудовищ подводных.

Но личная охрана королевы — это совершенно другое. Личная охрана королевы Реджины — вообще не идёт ни в какое сравнение. Эмма почти уверена, что Реджина найдёт любой способ, чтобы отыграться на ней за прошлые обиды, и не делает этого до сих пор лишь потому, что окружена множеством других людей.

— Вопросов нет, ваше величество! — отвечает за всех долговязый, но, в принципе, никто и не возражает. Солдаты лишь кивают, Эмма же лишь поворачивается боком, давая понять, что солидарна с ними. Она ждёт. Ждёт, когда королева наконец покинет их, чтобы она могла лечь и просто забыться хоть на какое-то время. Разложить случившееся по полочкам и понять, как ей поступить дальше. Бежать нет смысла — теперь, когда она буквально в руках шести королевств, это попросту невозможно. Даже её сил не хватит на то, чтобы скрыться от гнева стольких королей сразу. А это значит, что она застряла здесь, и застряла надолго. Две недели кажутся вечностью, несмотря на то, что она убеждает себя в обратном; убеждает, что они пролетят незаметно.

Она злится, когда Реджина хвалит Грэма. Злится, что она ставит его выше всех остальных, буквально вынуждая всех и каждого вести себя так же. Кровь начинает закипать в жилах, а это именно то, чего она боится. Чего боялась всё это время и от чего бежала. Но теперь она тут, и контролировать себя становится всё сложнее.

— О, разумеется, ваше величество, — говорит она ровно, повернувшись к ней лицом. — Мы все очень хотим выразить вам благодарность за то, что вы выбрали именно нас, — в её словах и интонации нет насмешки, лишь глаза начинают слегка темнеть от злости. — Это невероятно нам льстит. Обязуемся нести бремя этой великой ответственности со всей тщательностью.

Она ненавидит себя за это. Ненавидит за то, что не сдерживается и за то, что не может остановиться. Ненавидит себя за то, что вообще разговаривает с королевой тогда, когда от неё этого не требуется и не ждут. Но вернуть слова уже невозможно, так что она слегка кланяется, крепко сцепив зубы, чтобы не ляпнуть что-нибудь ещё, и вновь отводит взгляд.

— Я даже не удивлён, — хмыкает Энди и плюхается на кровать, широко раскинув ноги. — Всегда знал, что слухи о королеве не врут. Эй, ведьмачка, а ты что думаешь? Или мутантам не положено разговаривать? — Он поворачивается к ней, закинув руки за голову. Долговязый нехорошо ухмыляется, сверкая на неё тёмными глазёнками. Эмма только пожимает плечами.

— Мне нет дела до королевы, — спокойно говорит она.

— Да? — ухмылка долговязого становится шире. — А то я слышал, что наша королева увлекается лесбомагией. Ты могла бы ублажить её, как думаешь? Держу пари, что королева не откажется от такого… деликатеса. Настоящий выродок в замке. Ух! Я бы даже взглянул на это!

— Ой, заткнись уже, Лео, — закатывает глаза другой мужчина. Тот, что пониже. Он же раскинулся на кровати, переодевшись, и теперь явно пытается заснуть. Упомянутый Лео только фыркает, но ничего не отвечает и принимается переодеваться.

Эмма, не дожидаясь, пока про неё снова вспомнят, заползает под одеяло и прикрывает глаза. Ей так хочется забыться. Просто уснуть и ни о чём больше не думать, не вспоминать, не чувствовать. Не ощущать злости, осознавая, что Грэм сейчас в королевских покоях, и то, чем они занимаются — слишком очевидно для всех и каждого. Она не хочет думать об этом, не хочет представлять этого. Не хочет, чёрт возьми, чувствовать.

Ночью она просыпается, когда слышит тихий скрип двери. Грэм возвращается и тихо, словно мышка, крадётся к своей постели. Кто-то начинает шептаться с ним, но Эмма лишь переворачивается на другой бок и снова проваливается в сон.

В следующий раз, когда её будят, она открывает глаза и ей кажется, будто она не спала вообще. Веки кажутся тяжёлыми, всё тело ноет после дальнего путешествия, а внутри всё переворачивается, когда она видит главу стражи. Почему-то он будит только её. А потом говорит, что королева ожидает её внизу и как можно скорее. Глядя на время, Эмма удивлённо приподнимает брови, однако Альрик лишь пожимает плечами, говоря, мол, что понятия не имеет, что у Реджины на уме. Эмма выдыхает сквозь плотно стиснутые зубы и быстро переодевается. Берёт с собой оба меча, надеясь, впрочем, что они не пригодятся, и, всё ещё сонная, спускается к выходу, где её действительно ожидает сама королева.

«Хули тебе не спится в такое время, — зло думает Эмма, оглядывая её с ног до головы. Королева собрана, а, значит, на это также ушло некоторое время. Она проснулась ещё раньше. — Что, секс с этим дровосеком был не так уж хорош?»

Вслух она, разумеется, ничего такого не говорит и даже не собирается, хотя пальцы невольно сжимаются в кулак. Она замечает небольшой засос на её шее, который виднеется лишь на мгновение.

— Доброе утро, ваше величество, — говорит она хмуро, наконец подходя к ней.

— Не волнуйтесь, ваше величество, — говорит она, старательно сдерживая язвительную ухмылку. — Уверена, вам ничего не грозит. Все чудища разбегутся, ослеплённые вашей красотой.

«И сучьей аурой», — добавляет она мысленно, хотя мысль эта никак не отражается на её лице. Эмма по-прежнему смотрит на неё ничего не выражающим взглядом, хотя внутри всё начинает медленно закипать. Снова. В прошлый раз она была не осторожна и дала королеве обвести себя вокруг пальца, позволила ей проникнуть к себе под кожу; но теперь она понятия не имеет, почему не может остановиться. Почему не может быть просто отстранённой, как и всегда. Ведь она отлично знает, какую опасность представляет для неё близость Реджины… знает, но всё равно тянется к ней. И это тоже слегка раздражает.

Она идёт следом за королевой, не говоря ни слова, хотя морозный воздух обжигает, и больше всего на свете ей хочется доспать тот положенный час, которого её так нагло лишили. Прогуляться ей, видите ли, приспичило. Интересно, думает Эмма, можно ли тут кому-то пожаловаться на жестокое обращение с личной стражей? Или прихоти королевы неподвластны никому, даже другим лордам и королям? Эмма вздыхает, на минуточку сожалея, что никогда не интересовалась политикой и иерархией.

Они идут по городу, стремительно приближаясь к главным воротам, и Эмма понимает, насколько же ещё раннее утро. Практически все трактиры молчат, и только лишь из местного борделя доносятся редкие, но сонные голоса. Не слышно даже чёртовых птиц, и на минутку Эмме кажется, что наступил апокалипсис — настолько сонным и тихим кажется ей Третогор. Обычно большие города не замолкают ни на секунду, но Реджина выбирает именно ту границу времени, когда затихает даже самый большой их них.

«Молись богу, — зло думает она, сверля взглядом её затылок. Если быть точнее — то и дело мелькающий небольшой засос на шее, — чтобы на нас не напали твари. Слишком большой соблазн резко забыть, где у меня хранится меч».

Эмма отлично понимает, что Реджина делает это специально. Что она позвала Грэма к себе на глазах у остальных только затем, чтобы сделать ей больно. Она помнит её взгляд, когда та наклоняется к уху Грэма; помнит, как она смотрит ей в глаза, словно бросая вызов. Эмма стискивает зубы, говоря себе, что ей должно быть плевать. Плевать на королеву и на то, кто посещает её покои. Но что-то внутри отчаянно борется, не позволяя сдаться во власть привычного контроля и спокойствия.

Она удивлённо приподнимает брови, когда Реджина ровняется с ней. Слушает, что она говорит, и невольно хочет ударить её. Реджина злит так сильно, как не злит никто и ничто. Она мечтала поймать убийцу ведьмаков, но даже на него она не злилась так сильно. Эта ярость, бурлящая в венах, не может сравниться с чем-либо другим, и Эмма прекрасно знает, почему. Знает, что это не просто ярость, но ещё — желание. Она хочет Реджину во всех смыслах этого слова — от сексуального до любовного и душевного. Её злит, что она хочет её, злит, что Реджина вообще вызывает в ней столь яркие чувства, которые затмевают рассудок. Она злится так сильно, что готова утопить её в долбанном сугробе, хоть и понимает, что это попросту невозможно… физически.

— Не знаю, ваше величество, — рычит она сквозь зубы, не поворачивая к ней головы. — Попробуйте пригласить в замок других ведьмаков и сравнить. Может быть, среди них вы даже найдёте тех, которые придутся вам по душе и окажутся не такими монстрами, как я.

Она сжимает пальцы в кулак, невольно ускоряя шаг, но Реджина не отстаёт от неё ни на мгновение.

— Я ожидала, ваше величество, что вам хватит мудрости распределить ведьмака в соответствующий отряд, занимающийся отловом и убийством чудовищ. Ну, знаете, тех, которые шляются по лесам и не дают проходу простым крестьянам. Я слышала, что у королей есть власть и деньги, но про мудрость, действительно, ничего не было сказано, — шипит она. — Неудивительно.

Она приподнимает брови, не отводя взгляда от её глаз. Она не выглядит ни сбитой с толку, ни напуганной. Она принимает вызов Реджины, который она бросила ей ночью. Плевать, думает она. Если умереть здесь — её судьба, то пускай так и будет. Но она не позволит насмехаться над собой кому бы то ни было, даже если перед ней — королева, в чьей власти она находится на короткий промежуток времени. Плевать на контроль. Плевать на всё. Она останавливается перед ней, преграждая дорогу.

— Я в твоей власти на эти на две недели, это так. Но не забывай, Реджина, что я всё ещё ведьмак, а не твой солдат и верный пёс, который будет танцевать перед тобой на задних лапах.

Эмма усмехается. Она знает, что Реджина врёт, — после того, как она сняла проклятие крови, слава о ней расползлась довольно быстро. Быстрее, чем хотелось бы. Именно по этой причина она и оказалась в руках властителя Скеллиге, а после — в этом замке. Какая ирония, думает она. Она вернулась туда, откуда всё началось, и теперь скованна, не имея возможности вновь покинуть это место как можно скорее. Впрочем, говорить об этом Реджине не имеет никакого смысла. На своём пути она видела ведьмаков гораздо меньше, чем сама Эмма. А та, в свою очередь, нисколько не сомневалась в славе ведьмачьей школы кота. Большая часть выходцев оттуда, и в самом деле, имеют проблемы с контролем собственных эмоций, в особенности — агрессии. Именно потому её когда-то распределили именно туда, а не в любую другую школу, которая могла бы подойти больше. Вот только, в отличие от большинства — она училась жить и справляться с этим, каждый раз беря собственную агрессию под контроль.

Во всяком случае, до этого дня.

Она замечает в глазах Реджины испуг и резко оборачивается, хватаясь за рукоятку меча, в любой момент готовая сражаться с опасностью. Поначалу она лишь удивляется, что не услышала шагов или взмахов крыльев раньше, но быстро понимает, что и не услышала бы. Потому что ничего опасного за её спиной попросту нет. Она слышит смех Реджины, поворачиваясь обратно, и лишь закатывает глаза.

— Серьёзно, Реджина? — спрашивает она уставшим голосом. — Обман пятилетки? Как мудро с вашей стороны, ваше величество, — фыркает, отпуская рукоятку меча и разворачиваясь к ней всем корпусом.

Она складывает руки на груди и возвышается над ней, когда Реджина, внезапно запнувшись о воздух, падает прямо в сугроб. Нехорошо усмехается, замечая, что выбраться самостоятельно она не может. То есть может, конечно, но для этого придётся запачкать ручки, а пачкать ручки, очевидно, не королевское дело.

— Ой, — говорит Эмма, ни капли не изменившись в лице и даже не пытаясь подойти ближе. — Кажется я слышала где-то вдалеке крик Грайвера. Нужно сходить проверить, будет нехорошо, если он внезапно нападёт на нас, — добавляет она совершенно спокойным голосом, и, точно так же спокойно развернувшись, идёт к главным воротам города.

Эмма только хмыкает себе под нос, слыша очередной «приказ». Её порядком достали эти игры, достало её поведение, а ведь прошло… не прошло даже дня, как она вновь появилась в этом замке. Конечно, она прекрасно понимает, что сверх этого накладываются и старые воспоминания. Болезненные, ранящие не меньше, чем «чудовище», брошенное ей вслед самой же Реджиной. Плевать, думает она. Реджина может хоть казнить её — ей же только лучше. Лишь бы больше ничего не чувствовать и не видеть этих глаз, смотрящих на неё со злобой и разочарованием. Она — выродок; чудовище, место которого — тот свет. Рано или поздно это случится, так что нет разницы, кто именно это сделает. Случайно залетевший Грайвер, бандит на дороге, огромный паук, утопец, или — топор палача.

— Ты сама прекрасно можешь выбраться, Реджина, — столь же холодно бросает она, не оборачиваясь и продолжая идти к воротам города. Она точно знает, что Реджине ничего не грозит. Её задача — защищать её. Она не повелевает погодой и точно не слуга. Сейчас жизнь королевы вне опасности, и Эмма точно знает, что поднимать её из сугробов, спасая от собственной глупости, она вовсе не обязана. Этим вполне могут заняться стражники, что идут чуть дальше, в стороне от них. Собственно, это они и пытаются сделать, однако Реджина останавливает их.

Эмма точно знает, зачем. Реджина хочет показать свою власть, хочет доказать, что у неё есть оружие, против которого она не сможет противостоять. Хочет доказать, что Эмма принадлежит ей. Вот только это не так.

— Если ты заболеешь, то это будет исключительно твоя вина, впрочем, как и в прошлый раз. Вставай, Реджина, нам ещё до границы двух лесов идти, — бросает она через плечо, но всё же останавливается.

Глядя на неё сейчас, Эмма почему-то вспоминает тот поход по «дороге искупления». Парадоксально, но, сидя сейчас в сугробе, Реджина напоминает ту наивную девочку, которую она увидела в воспоминаниях Даниэля. Ту, что искренне смеялась и так красиво улыбалась. Ту, которую она могла бы… полюбить. Воспоминание проникает в неё, потому что в тот день, который показал ей призрак, Реджина точно так же сидела на паре стогов сена и требовала вытащить её. И тогда Даниэль сказал: 

— Давай, Реджина, ты сильная девочка. У тебя всё получится.

Это происходит помимо её воли, но она улыбается, потому что тепло чужого воспоминания разливается по телу, и от него становится невыносимо хорошо. Слишком хорошо. Снова.

Эмма тяжело вздыхает. Вздыхает так тяжело, словно на неё резко свалилось всё бремя этого мира. Она видит, что королева не собирается вставать. Что она даже не принимает попыток, чтобы сделать это. В то же время она молчит, словно задумавшись над чем-то, и Эмма понимает — она действительно так и будет лежать в долбанном сугробе до тех пор, пока либо не замёрзнет до смерти, либо не появится кто-то достаточно смелый, чтобы рискнуть и подойти к ней, вытащив из этой ужасной, просто таки смертельной ловушки. Она искренне жалеет, что воспоминание, посланное Даниэлем, она видела не до конца. Может быть этот милый мальчик подсказал бы ей, как нужно вести себя, чтобы Реджина перестала быть... такой. Такой стервозной, охочей до власти, а иногда — попросту злой. Впрочем, она также прекрасно понимает, что никогда не станет таким, как он. Они слишком разные — начиная от характера и заканчивая профессией.

Эмма вздыхает снова и тяжело топает назад, понимая, что другого выхода у неё попросту нет. Если он не поднимет королеву из сучьего сугроба, то она помрёт в нём просто из вредности. А смерти Реджине она не желает. Во всяком случае — не всегда.

Подойдя ближе, она сурово склоняется над ней, и удивлённо приподнимает брови, замечая стынущие слёзы. От этого вида её сердце болезненно сжимается. Каждый раз. Каждый чёртов раз, когда она видит в ней что-то человеческое, она влюбляется всё сильнее. Словно и не было этих двух лет и заново выстраиваемых стен. И Эмма... просто сдаётся. Она вдруг кристально ясно понимает, что эти две неделю будут именно такими, и если она не сдастся сейчас, то сделает это позже, попросту потратив время на лишнее самокопание и попытки отдалиться от того, к чему её тянет всем существом.

— Реджина, ну хватит, — вновь вздыхает Эмма, наклоняясь ниже, чтобы обнять её за шею и поднять из сугроба, как маленького ребёнка. Она ведёт ладонью по её спине, отряхивая от снега и попутно согревая лёгкой и едва ощутимой волной ведьмачьего знака, и наконец ставит на ноги на безопасной дороге. — Не такой уж он и страшный, этот ваш сугроб, ваше драматическое величество.

Эмма вздыхает в очередной раз, собираясь, очевидно, побить рекорд по очень тяжёлым вздохам.

— Серьёзно? — спрашивает она, чуть усмехнувшись, и заглядывает в её глаза. — Ты спрашиваешь, почему я не захотела помочь тебе после того, как ты вела себя, как стерва, и назвала меня чудовищем? Серьёзно, Реджина? — Она запрокидывает голову, стараясь не застонать, но продолжает держать её за плечи. — И ты обижаешься на это? Какая же ты…

Она замолкает, не в силах подобрать нужного слова. И, вместо того, чтобы закончить, просто обнимает её за плечи, чувствуя её тепло и понимая, как сильно скучала по нему. Так сильно, что сердце начинает биться сильнее, а по телу разливается странный покой. Это странно. В прошлый раз это пугало её, теперь же присутствие Реджины рядом скорее успокаивает. Эмма думает, что эта невероятная и парадоксальная женщина рано или поздно сведёт её в могилу. Если не отправит на плаху, то попросту сведёт с ума своими противоречивыми эмоциями. И не менее противоречивыми чувствами, которые вызывает.

— Я не могу воспринимать всерьёз истерику из-за сугроба, — наконец говорит она, улыбнувшись. И говорит искренне. Реджина похожа на ребёнка, которому не хватает внимания, и потому она придумывает всё новые и новые способы его привлечь. Вместе с тем Эмма понимает, что таким образом она хочет показать власть. Словно обладая ею — не чувствует этого в полной мере. Будто ей не хватает чего-то.

Вот только если бы Эмма знала, чего именно, — она бы обязательно отыскала этот недостающий элемент. Но вряд ли Реджина когда-нибудь скажет ей о том, что её гложет и что не даёт покоя. Если раньше это были вполне материальные призраки, от которых она могла избавиться, то теперь это нечто за гранью её понимая, за границей, куда ей заходить нельзя.

— Ну конечно, — хмыкает Эмма, выпуская её из объятий, но не желая этого делать. Ей хочется обнимать её бесконечно долго, прижавшись к ней, ощущая её тепло и близость, ощущая её дыхание на собственной шее. Ей хочется спрятать её ото всех бед и тревог, но она знает, что это попросту невозможно. Рано или поздно заканчивается всё, даже дорога вперёд. — Это ведь я лежала в сугробе и угрожала тебе, что замёрзну насмерть, если ты мне не поможешь. — Эмма ухмыляется и тут же фыркает. — И я уверена на все сто процентов, что ты бы сделала это, потому что ты… невыносимая заноза в заднице.

Она говорит это тихо и почти неслышно, так и не сумев скрыть нежности, проскользнувшей в голосе. Впрочем, она уже привыкла, что нахождение Реджины рядом и контроль собственных эмоций — это две вещи, которые попросту несовместимы в этой вселенной. И потому даже не удивляется и не пугается.

— Ты называешь меня так не первый раз, — тихо говорит она, опуская взгляд и идя за ней.

Ей не хочется признавать это, но «чудовище» или «монстр», брошенные Реджиной, ранят её гораздо сильнее и глубже, нежели если бы это говорил кто-то другой. Она привыкла слышать это из уст других людей. Это давно стало неотъемлемой частью её жизни, так что она, наверное, даже испугалась бы, если бы люди вокруг перестали считать её выродком. Но Реджина — совсем другое дело. Она никогда не признала бы этого вслух, но обида в голосе всё равно выдаёт её, хоть она и старается держать спину прямо, глядя на Реджину непроницаемым взглядом.

Она вновь случайно натыкается взглядом на оставленный Грэмом засос и невольно поджимает губы, отводя глаза в сторону. Ровняется с ней, чтобы идти рядом, и слегка касается пальцами запястья.

— Прости, — говорит она неестественно высоким голосом, потому что горло внезапно сдавливает. Она не привыкла извиняться. По-настоящему просить прощения, делая это искренне. — За то, что ушла тогда. Я не хотела тебя оставлять, но… ты права, мне было страшно. — Она поджимает губы, опуская голову.

Эмма тоже замирает, когда Реджина останавливается, и поворачивается к ней, заглядывая в глаза. Слова, сказанные королевой, настолько разнятся с её собственными мыслями и ощущениями, что это практически вводит её в ступор. Она знала, что королева, должно быть, злится и обижается из-за её ухода, но она даже не догадывалась о том, как всё это воспринимает она. Сейчас. И тогда. Эмма шумно выдыхает, касаясь пальцами собственных пальцев, и подходит к ней ближе. Так, что между ними практически не остаётся расстояния. Она опускает голову и взгляд, и говорит так тихо, чтобы её могла слышать только и исключительно Реджина.

— Я испугалась себя, — говорит она. — Ты слышала о ведьмачьей школе кота. Ты наверняка слышала, что у большинства выходцев из неё есть некоторые проблемы с контролем собственных эмоций, в особенности агрессии. О нашей школе ходили такие ужасные слухи, что нас начали бояться даже другие ведьмаки. И не без причины. Один представитель «котов» вырезал всю деревню только потому, что на него не так взглянули, другой работал наёмным убийцей, а третий запомнился как орудующий в темерских лесах маньяк. Нас боялись и хотели уничтожить, потому что испытание травами прошло не совсем удачно. У кого-то преобразуются внешность, а у кого-то — эмоции. И я знала на себе, насколько эти эмоции опасны, потому что однажды… я тоже разозлилась слишком сильно. И последствия этого были разрушительными. Мне до сих пор больно вспоминать об этом, и меньше всего на свете мне хочется причинить вред кому-то, кто мне не безразличен. Поэтому я испугалась. Я испугалась, что рядом с тобой я чувствую и не могу контролировать свои эмоции. Испугалась, что выпустив контроль — смогу навредить тебе, потому что я… я не знаю, что я способна, никто этого не знает. — Она сжимает пальцами ткань в области груди. — И когда я увидела собственные слёзы, я пришла в ужас от этого. Мне жаль, что я причинила тебе боль. Ужасно жаль. Но я… долбанный монстр, Реджина, и я никак не могу изменить этого.