как только он закрывает глаза – становится хуже.
бык спит некрепко, мечется скотиной, к крупу которой приближают дымящееся тавро – вот-вот вопьётся в кожу, жадно зашипит, запахнет палёным волосом. страдальческое – нет, не мычание, скуление – прорывается сквозь плотно стиснутые зубы. под веками – раскалённый добела образ, отпечатавшийся в подкорке: там, в тени, на него нападают сотни инквизиторов, блэкволлов, кремизиусов и долиек. дориан карабкается по его спине, растягивает губы над ухом, под ними чёрные и узкие, как иглы, клыки.
он бился, как танцевал, каждый раз боясь, что вместо демонического визга раздастся слишком человеческий хруст перерубленной шеи. не будет никакого чёрного дыма и вонючих потрохов, обвалится тело, настоящее тело. во сне он передавливает хрупкие позвонки аллароса, сворачивает ему голову, как цыплёнку на ферме, кровь течёт по ладоням, он падает на тяжёлые колени. его глотка не привыкла выть и кричать, это недостойные звуки, но они вырываются сами собой. рёв заглушается смехом архидемона, он звучит горным обвалом, множась эхом так, что нестерпимо больно в ушах.

на тренировке он пропускает удар, затем другой – крэм честно терпит, затем валит командира с ног приёмом, который ему же и вдалбливали. бык бурчит «справедливо», поднимаясь с ног. держит щит ровнее, улыбается ярче, отмахивается от вопросов, пробавляясь настойкой мараас-лок, но это медвежья услуга – к вечеру с ног начинаешь валиться ещё сильнее, организм вырабатывает весь ресурс и ещё две столовые ложки, а под подушкой прячется кошмарик, грозит пальчиком – выебу и высушу, ни рожек, ни ножек!

быку так стыдно, как не было бы стыдно стошнившему на хозяйский ковёр мабари, чей рот слишком большой для того, чтобы отхватить кусок, но глотка узка, и никак не переварить, не протолкнуть в себя, чтобы дерьмом вышло.
у него тоже несварение, только где-то в голове. просыпаешься – гложет целая стая не кошек, а горных львов; бык большой, ему всё приходится увеличивать под свой масштаб.
к дориану не заходит – не до секса, вздрагивает от ожидания ряда чёрных иголок в дёснах, когда он игриво изгибает линию уса. тени иногда улыбаются ему в спину, заранее желая доброй ночи, спокойных снов. варрик и дагна не видят снов, они маленькие и счастливые.

побитая шавка.

с осознанием этого приходит целящее, волшебное чувство – злость. ярость на собственную беспомощность, ставшую враждебной голову, которая должна подчиняться приказам, планировать и думать вместо того, чтобы пережёвывать былое. бояться – это нормально, говорит часто бык, но бояться постоянно – это преступление.
он наступает себе на горло, появляясь в его комнате.
на ладонь в три оборота намотан длинный хвост толстого, кожаного кнута, в пальцах зажато древко до побеления серой кожи. надёжный, трёхжильное плетение прошибает даже шкуру друффало. делает их послушными. бык знает, что страх – тоже друффало, просто буйный.

– мне нужна твоя помощь.

та стадия отношений, когда уже не здороваешься. он выдерживает его скептичный взгляд – и на себя, и на то, что в руке.

– это… по поводу тени. надо было раньше сказать. не получалось. именно то, что ты думаешь, но с рядом определенных... поправок.

дориан подозрительно проницателен, когда дело касается чего-то, во что бык не хочет его посвящать полностью; подробности не укрыть прибрежным илом и водорослями, кончик острого журавлиного клюва – его взгляд. под глазами пролегают тени, тебе тоже снится, как они вынимают по чайной ложечке душу? на твоей могиле было написано «искушение», был ли ты ими исчислен за очень лёгкого, или причислен к лику равноапостольных?
бравада павуса становилась прозрачнее и прозрачнее с каждым шагом по завесе – в липких простынях и холодных подушках мы все равны, что искушённый альтус, что птенец-саирабаз. это не было тебе подвластно, говорят воловьи глаза быка. мы все не справились, но сделали вид.
он протягивает руку с кнутом, после секундного размышления – отдёргивает назад.
– зря обижаешь кассандру, посверкунчик. не демона, страх. и не здесь. будет слишком громко.
никто не говорил, что мне не нужно будет кричать.

его не касаются поддёвки - они лёгкие, будто игла татуировщика едва прокалывает верхний слой кожи. он понимает больше, чем нужно, по кончикам его пальцев, по мутной плёнке, затянувшей бездонно-карие глаза: такая бывает у больных цыплят, они хохлятся и расползаются по своим углам. лицо быка не лучше, вывернутой наизнанку маской палача лёгшее на черепные кости.
он ухмыляется последним словам.

тяжёлые запястья ложатся на крепкий металл турникета в конюшне. кожаный ремешок от подпруги перепоясывает левое.
– одну я смогу привязать сам. вторую нужно привязать тебе.
он отдаёт ему кнут, кладя вторую ладонь на перекладину; обычно здесь правят лошадиные недоуздки и фиксируют слишком буйных жеребцов, чтобы не метались, пока копыта обрамляют подковами. есть в этом что-то ироничное. бык улыбается сам себе, ожидая, пока павус всё сделает правильно. кто я - першерон или брабантский гнедой?
– я могу действительно сильно дёргаться. это рефлекторно. твоя задача проста – бить, как можно сильнее, и не останавливаться, пока я не скажу «като». это значит «прекрати» на кунлат.
прозвище, оброненное гномом, прилипло к блестящим локтям и пяткам, но дориан потерял свой лоск и больше не выходит на солнце. кто знает, может быть это отвлечёт и тебя тоже. процедура обоюдно полезна и для того, кто принимает, и для того, кто бьёт – представь на моём месте длинные когти, суставчатые конечности, тянущиеся к твоим бёдрам. дориан сам это поймёт, нет нужды прочищать его голову сейчас. 

оба запястья затянуты в уздцы, бык проверяет, может ли отойти, не затекают ли ладони, медленно проворачивая пястные косточки в петлях. морозно, и пахнет прелым сеном, лошадиным потом. кони сонно переступают с ноги на ногу в загончиках, выдыхают клубы пара, настороженно провожая глазами силуэты двуногих.

тяжелее всего даётся первое слово, хотя бык никогда не боялся боли – нас отучают привлекать внимание криком, оставляя в яслях одних, а первый прут – это доблесть, не наказание. каждый с гордостью рассматривает шрамы, и есть негласная игра на выдержку, кто сохранит молчание дольше.

– я готов. можешь приступать.

Отредактировано Iron Bull (2021-04-25 21:43:43)

– тебе честно ответить?
кажется, что-то сломалось; тень забрала его способность чувствовать боль, сделала очищение невозможным. оболочка чувствует импульс, он расходится слабыми волнами, не достигает души. вестник делал это палкой – небольшие эльфийские ручки могут плести свет и заклинания, но не держать палку так, чтобы каждый удар расходился кровоподтёками. бык был вежлив к его усилиям, но это не дало результата – того, к которому стремится разум крупнорогатого скота, зажаленного оводами.
просто покончить со всем этим одним движением хвоста. кнут длиннее и острее, с ним не может быть промашки: может быть, это тебе стоит научиться бить нормально?
– ещё раз. сильнее, твою мать. бей так, будто от этого зависит твоя жизнь.
неужели тебе нечего сказать, дориан? слова, даже с твоего бритвенно-острого языка, не ранят, не оставляют зазубрин, просто выходят приукрашенным воздухом сквозь голосовые связки – сколько ни бейся, ни надрывай глотку, не сделают легче. разве ты не хочешь выплеснуть то, что бродит в тебе неделями на винных парах и чужих объедках?
ожог лёгкий, разогревающий, как перцовая мазь. бык поводит плечами, наклоняя голову так, будто берёт разбег на пролом стены.

второй удар настигает его на середине вдоха, заставляет подавиться воздухом, мелкий и холодный пот, будто изморось, проступает по линии позвоночника – бык не видит, но может сказать, что это оставит след, это было гораздо лучше. чтобы не расслаблялся, бык хрипло смеётся, фыркает – лучше недодать похвалы, чем дать возможность не стараться.
– это тебе не оргия с плюшевыми кнутами, имперец. меня девчонки сильнее лупили. резче, и делай замах по дуге, не вверх-вниз.

третий и четвёртый идут не порознь, а под ручку, выбивая злую пену слюны со стиснутых зубов, бык радостно смеётся, чувствуя, что кончик – как жало, проникает под самый чувствительный слой, выбивает правду вместе со стоном. он слегка провисает на верёвках, турникет опасно прогибается, но выдерживает, бык резко дёргает головой, выдавливая из себя душный, мутный страх по капле. когда его видно, когда он собирается крохотными капельками сукровицы – проще раздавить. как моль, как опарыша, как пиявку.
должно быть так больно, чтобы выходило криком до срыва связок, ощущалось так, будто на спину льют крутой кипяток – прямо на содранную до мяса кожу.
злее, пожалуйста, громче, гниль выходит вместе с дыханием, и среди туч головы выходит белое, яркое солнце, сухо шуршит морская соль.
– уже лучше. гораздо. но недостаточно. выдыхай резко… бл-лядь… и одним толчком, в момент, когда бьёшь. пойдёт легче.

как по ёбаному маслу.