Остаток ночи — или, если быть точнее, утра — проходит довольно спокойно. Эмма возвращается в покои, которые ей предоставил кастелян, немного дремлет, а затем наконец-то принимает ванну и переодевается в собственную одежду, которая сидит куда удобнее. Да и драться в ней гораздо сподручнее — что с призраками, что с людьми.

Большую часть времени она размышляет о подвеске с головой кота, которую нашла у бывшего королевского советника. Ей сложно поверить в то, что нашёлся человек, способный одолеть ведьмака. Способный одолеть Джека — с его хитростью, ловкостью и умением сливаться с окружающей средой. Она пытается представить себе этого убийцу, пытается представить, каким он должен быть, и видит перед глазами худощавого, высокого мужчину. Возможно, этот мужчина — и сам ведьмак. Ей доводилось слышать истории о том, как некоторые из ведьмаков отдавались в руки власти и королей, выполняли поручения и заказы, которые шли вразрез с той профессией, которой их всех обучали в замке. К таким Эмма всегда относилась с лёгким презрением, а теперь сама оказалась ничем не лучше.

Впрочем, убивать для королевы кого бы то ни было она до сих пор не собиралась. Как не собиралась и мешать ей. В конце концов — королевские дела не должны её касаться. Не ей решать, кому жить, а кому умирать, и не ей решать, кто должен быть осужден, а кто — нет. Тем более что многие считают её мутантом — адским порождением самого дьявола, которое не должно иметь ни веса, ни слова в этом мире. Люди, когда-то создавшие их, теперь вытесняют и чародеев, и ведьмаков, — так же, как когда-то вытеснили эльфов и других нелюдей. Впрочем, не то чтобы эльфы были чем-то лучше: в своё время они точно так же вытеснили в горы и резервации краснолюдов и вранов, которые появились на этой земле гораздо раньше.

Ближе к полудню Эмма наконец собирается с силами и отправляется за ингредиентами для ритуала. Большая часть у неё, как ни странно, имеется. За оставшейся частью она посылает местного кастеляна — тот с радостью соглашается помочь и высылает в город целую группу, чтобы нашли необходимые ингредиенты как можно скорее. Оставалось только добыть яблочное масло, но яблонь, благо, в королевском саду оказалось предостаточно. Конечно, его она могла купить точно так же, как и всё прочее; но не доверяла местным травницам, особенно когда дело касалось такого сложного заклятья. Эмма отлично понимала, что даже если королева погибнет не по её вине — найдутся те, кто обязательно обвинят её в её смерти. В конце концов, им так или иначе будет нужный виноватый. А, за неимением оного, совет рано или поздно обратит свой взгляд на Эмму. Существовал, конечно, шанс, что совет примется искать Риенса, чтобы допросить его и казнить, — однако что-то подсказывало ей, что совет не будет очень-то запариваться с этим делом. Они просто проведут показательную казнь (в их случае — сделают вид, что усиленно ищут преступника), а затем выберут нового короля. Куда как более удобного, нужно полагать, поскольку что-то подсказывает Эмме, — от Реджины у них достаточно много проблем, и ею они манипулировать просто не могут.

Она слышит шаги ещё задолго до того, как Реджина приближается, но даже не поворачивает головы, сосредоточенная на выдавливании сока из листьев яблони. И почти прослушивает вопрос — что довольно трудно, поскольку королева стоит прямо над душой и явно не намеревается уходить восвояси, не получив ответа. Эмма вздыхает очень тяжело.

— Реджина, — вкрадчиво говорит она, так и не повернув головы, — я кажется говорила вам, что я не ваш личный клоун, не охрана и не наёмный убийца. Я думала, что этот вопрос мы решили. — Она снова вздыхает, откладывая ступу. — Это — яблочное масло… Точнее, станет им вскоре. Ничего особенно, просто элемент для проведения ритуала. Мне нужно приготовить эликсир, с помощью которого мы погрузимся с вами во мглу. Вы обдумали моё предложение или пришли просто для того, чтобы действовать мне на нервы? И, кстати, завтрак мне принёс кастелян. В постель, — ухмыляется она, чуть повернув голову, чтобы видеть её лицо.

— Да, — серьёзно говорит Эмма, отвечая на вопрос королевы о яблочном масле. — Ещё его можно есть. Просто так. А некоторые чародейки — все они, кстати, обманщицы и лгуньи — утверждают, дескать, яблочное масло, смешанное с кровью младенца, может омолодить. Но я бы на вашем месте не рисковала. Мало ли, какую заразу можно подцепить от крови младенца. Да и вообще, — добавляет она с усмешкой, — это не гигиенично. И не очень эстетично, я полагаю, — задумчиво заканчивает, представив себе эту смесь и передёргивая плечами.

Слухи, конечно, чистой воды правда. Она самолично слышала эти истории от пары чародеек. А ещё слышала — тоже от них же, — что существует якобы истинная любовь и какие-то там проклятия черного солнца, что делают младенцев озлобленными и жестокими ещё в утробе матери. В общем, полнейшая чушь. Впрочем… Эмма искоса смотрит на Реджину и ухмыляется себе под нос. Последнее, быть может, и не такая уж чепуха. Но, в любом случае, ни одна из тех дев, что была убита из-за проклятия чёрного солнца, не заслуживала такой участи. Да и жестокими люди (и нелюди) никогда не становились просто так.

— В таком случае обдумайте и поскорее. Не то чтобы мне хотелось тратить время на приготовление эликсира, если, в конечном итоге, им никто не воспользуется. Если вы откажетесь, я отбуду из замка немедленно, и перестану нервировать вас одним своим видом. Кстати, — говорит она внезапно, отклонившись на спинку скамейки. — Возьмите, яблочное масло отлично спасает от мигрени. Ну, и немного магии. — Она протягивает королеве чашечку с загустевшим соком листьев и мякотью яблок. Догадаться, что у королевы болит голова — дело нехитрое. Другое дело, что она, совершенно случайно, могла бы оставить это без внимания. Она и сама не знает, отчего вдруг захотела облегчить этой женщине жизнь.

— Какая вы пошлая, ваше величество, — усмехается Эмма, возвращаясь к своему занятию и вновь не глядя на её лицо. — Никто и не говорил о сексе. Речь шла лишь о завтраке в постель. Во всяком случае, пока что.

Эмма задумчиво морщит лоб, представляя себя в одной постели с кастеляном, однако ничего толкового из этого не выходит. Кастелян, безусловно, симпатичный мужчина — молодой, большеглазый, с правильными чертами лица… но слишком уж скользкий и нерешительный. Как телёнок, которого можно посадить на поводок и тащить за собой, куда вздумается, — а он даже и не подумает вякнуть. Что ж, наверное как раз то, что требуется от прислуги, которая окружает королеву Реджину. Но Эмма примет от него, разве что, хороший массаж. И завтрак в постель — разумеется, если кастелян принесёт его хотя бы раз.

— Поразительно, — хмыкает Эмма. — У нас с чародейками это взаимно. Не будем травмировать её нежную душу, которую почему-то не травмирует ваше общество. Но — у всех свои предпочтения.

— Нет. То есть, да, ваше величество, не сомневаюсь, что вы бы не дошли до убийства младенца, но, как выяснилось позже, убивать его для этого ритуала вовсе не обязательно. Достаточно просто взять несколько капель крови. Можно даже нескольких младенцев, чтобы наверняка. Но как по мне — могущественным чародеям для подобных нужд достаточно лишь кремов и немного магии. Не то чтобы я хорошо разбираюсь в чародейской магии. Как вы верно заметили, мы с ними не слишком-то ладим. Они часто норовят отобрать у нас работу, за что столько же часто расплачиваются за это жизнью, — спокойно говорит Эмма. — Не так давно король Темерии затребовал снять проклятье с одной его любовницы… то есть, поговаривают, что это была любовница. И к замку его слетелась целая толпа чародеев, падких на золото и желающих взять его красивую принцессу в жёны. Стоит ли говорить, что ни один из чародеев не справился в этой задачей? Более того, черти запудрили королю мозг, решив, что проклятие возможно снять, тогда как в действительности это наглая ложь и манипуляция. Поговаривают также, что один чародей до сих пор вертится вокруг короля, имитируя бурную деятельность. На деле же просто выкачивает из короля деньги. — Эмма пожимает плечами, очищая очередное яблоко от кожуры. — Так что, на вашем месте, ваше величество, я бы не доверяла всему, что говорят чародейки. Но это, тем не менее, не значит, что они не способны сотворить простенький защитный амулет.

Она закидывает одну яблочную кожурку в рот и усмехается.

— Шантаж? — тихо и хрипло смеётся она. — Не думала, что моё отбытие из замка покажется вам таковым. Нет, это просто факт.

Когда Реджина соглашается, Эмма улыбается одними лишь уголками губ. Что ж, это отлично. Они помогут друг другу, хотя помощь эту едва ли можно назвать равной. Будь на месте королевы кто-то другой — и она бы затребовала сверху золота. Но, достаточно изучив характер королевы и её нравы, решила, что и взаимной помощи будет вполне достаточно.

— В таком случае, мы договорились. Ах, и да, вот ещё что. Ведьмаки не болеют. Мы же мутанты, как вы могли такое забыть? — говорит она, повернувшись к королеве и подавшись чуть вперёд. Так, что их лица оказываются достаточно близко; настолько близко, что Эмма чувствует горячее дыхание у себя на губах, ощущает аромат яблок, застывший на устах королевы. Она скользит взглядом ниже, по маленькой чайной ложечке, которую облизывает королева, и усмехается лишь шире. — А вот вам следовало бы вернуться в замок. Простудитесь ещё. Будет не очень хорошо, если вы вдруг свалитесь с температурой, ваше величество… И оставьте бедного лекаря в покое. Уверена, что он просто обычный травник, не обладающий и каплей магии.

Она слышит впереди шаги и резко отстраняется, поднимая взгляд. Лёгкая улыбка, до того игравшая на губах, тает на глазах, и лицо Эммы вновь становится непроницаемым, не выражающим никаких эмоций. В их сторону движется чародейка — и не просто чародейка, а одна из тех, с которой Эмме не посчастливилось пересечься когда-то в прошлом. Правда, в те времена она звала себя совершенно другим именем. Малефисента, тоже заметив её, скривилась.

— Реджина, дорогая, а это что тут делает? Срочно гони её из замка, она тебе и лягушки не расколдует, — фыркает женщина, плотнее закутавшись в меха.

Эмма закатывает глаза. Ну вот, мало ей было одной Реджины, теперь ещё и эта жаба. А вдвоём они, наверное, настоящий сучий дуэт. Какой ужас.

Эмма наблюдает за их взаимодействием с лёгким недоумением, написанном на лице. Мало того, что королева вовсе не стесняется проявлять своих чувств к женщине — пускай и не прилюдно, но всё-таки в обществе незнакомого человека, — так она ещё и не скрывает того, что спала с чародейкой. С этой чародейкой, что заколдовала драконов больше, чем можно пересчитать по пальцам обеих рук. Эмме всегда нравились драконы, особенно те из них, что были разумными и могли принимать человеческий облик. В отличие от… ныне Малефисенты. Та не чуралась ничем, лишь бы добыть нужные ей ингредиенты. Убивала, воровала, шла по головам. Однажды она убила золотого дракона — буквально вымирающий вид, — и всё ради какого-то редкого когтя, который был нужен ей для отвара от импотенции.

— Угу, — говорит Эмма, отвечая на вопрос стоящей перед ней женщины. — Служу на благо страны. А у тебя как дела? До сих пор лечишь свою импотенцию? — сладко улыбается она, нисколько не скрывая неприязни. Она видит, как в глазах женщины начинают плясать черти от злости, и ухмыляется лишь шире, довольная тем, что ей удалось задеть чародейку за живое.

— Ах ты сволота ведьмачья… — шипит Малефисента, угрожающе шагая в её сторону.

— Неудивительно, что она не удовлетворяет вас, ваше величество. Импотенция — дело серьёзное, требующее особых мер. Жаль, что убийство редкого дракона не помогло. Но ничего, уверена, что ты справишься с этой задачей, дорогая. Рано или поздно.

Эмма спрыгивает с лавочки и уворачивается от летящего в неё фаербола. Очень опасного и весьма горячего. Учитывая, что дерево, стоящее позади неё, тут же начинает полыхать. Впрочем, Малефисента его тут же тушит и вновь переводит взгляд на Эмму, резко изменившись в лице. Теперь она просто стоит, сложив руки на груди, и приторно-нежно улыбается.

— Да, к сожалению, ведьмакам в наше время доверять совершенно нельзя. Я послала её добыть мне сердце дракона, чтобы приготовить отвар. От импотенции, но — для заказчика! И она, вместо сердца дракона, принесла мне сердце утопца. Стоит ли говорить, что отвар, сделанный неправильно, лишь ухудшил состояние заказчика? Вместо обещанного стояка он получил обвисший член. Настолько обвисший, что мог обмотаться им, как в шубу. Несчастный погиб, заплесневев, а всё из-за этой… девки, — выплёвывает она, раздражённо вздёргивая подбородок. — Мне пришлось срочно собирать вещи и уезжать из страны, пришлось менять имя, а всё потому что местные жители вознамерились меня сжечь!

— Жаль, что этот отвар выпила не ты, — бухтит Эмма, отряхиваясь от налетевшего на неё пепла.

— Конечно могу, ваше величество. Для этого у меня есть меч. А по части членов и импотенции лучше обращайтесь к… как там тебя теперь? Малифисента? Заклинательница комаров?

— Слушай, можно я её убью? — спрашивает Мал, закатывая глаза так сильно, что Эмма надеется лишь на одно — она не сможет выкатить их обратно. Она надеется на это столь сильно, что невольно тоже закатывает глаза.

— Что это вообще значит? Говорит про соплячку та, которая не может сделать простенький отвар и отличить сердце дракона от сердца утопца. Так и пахнет профессионализмом. Ваше величество, я бы не доверяла ей создание защитного амулета. Комаров она, может, и отпугивает, но это оттого, что страшная, а с призраками она справится вряд ли, — ворчит Эмма, и, наконец избавившись от пепла на одежде, возвращается к столу, где до сих пор лежит не до конца очищенное яблоко. Малефисента окидывает это яблоко надменным взглядом и фыркает.

— Проклятие крови, говоришь? Это вовсе не ерунда. Уже выяснила, кто его наслал, я могла бы…

— Да, мы и без твоей помощи отлично справляемся, можешь уезжать, — шипит Эмма. — И вообще, я сама могу защитить королеву. Для этого не нужны чародеи. И ты всё равно ни черта не смыслишь в проклятиях, как и все твои дружки чаро…

— Заткнись, — рявкает она, резко взмахнув рукой. Горло Эммы сжимается так сильно, что она не может выдавить из себя ни звука. — Думаешь, это всё шутки? Это тебе не по болотам шляться и утопцев убивать. Проклятье крови может наложить только могущественный чародей, а снять его может… такой же могущественный ведьмак. И ты явно не дотягиваешь до уровня «могущественный», соплячка. Так что лучше постой в сторонке и послушай, о чём тебе говорят, если не хочешь вылететь из замка, как пробка. И это в лучшем случае, дорогая, — тихо и вкрадчиво говорит она, сильнее сдавливая горло магией. Эмма лишь стискивает зубы, хватаясь за горло, но никак не показывает того, насколько это больно. Или, во всяком случае, пытается. — Чтобы снять проклятье нужно найти того, кто его наложил. Я видела одну новую голову на пике перед входом в сад, но сомневаюсь, что этот идиот Скелле мог наложить проклятье крови. Единственное что он мог наложить — так это огромную кучу себе в штаны, когда стоял на виселице. Так кто это был? Я сделаю для тебя защитный амулет, Реджина, а эта… Эту… Ведьмачку, в общем, лучше заменить кем-то более опытным.

Заклинание Малефисенты отступает, и Эмма едва не падает, глубоко вдохнув воздух и тут же закашлявшись. Она опирается рукой о лавку и смотрит на Малефисенту исподлобья, обещая, что этот фокус не пройдёт для неё бесследно. Пускай не сейчас, но после, когда они расправятся с заклятьем и уйдут из замка… она обязательно найдёт её и покажет, каково это — враждовать с ведьмаками. Нет врага хуже чем тот, который сильнее тебя. А Эмма знает, что, сражайся они на равных — она с лёгкостью победила бы. Ей даже не пришлось бы прикладывать усилий: она не врала, говоря, что чародейка из Малефисенты была посредственной. Всё, на что она годилась — так это варить отвары от импотенции, да швыряться фаерболами. И убивать драконов.

Эмма кусает щеку изнутри и закатывает глаза, но ничего не отвечает королеве, которая и без того зла. А злить королеву ещё больше ей вовсе не хочется. В любом случае, Реджина — не её королева, думает она. У ведьмака не может быть правителя, это закон, который нерушим уже больше сотни лет. Исключения из правил — всего лишь исключения. Да и то оттого, что работы для ведьмаков становится всё меньше.

Когда Реджина удаляется, Эмма вновь переводит взгляд на чародейку. Она уже собирается рассказать ей всё, что знает о Риенсе и проклятии, когда медальон на шее резко дёргается, предвещая опасность. Эмма быстро оглядывается по сторонам и широко распахивает глаза.

— Реджина! — кричит она, резко метнувшись в её сторону. Малефисента, тоже заметившая опасность сразу, бежит следом.

В тот же момент, по правую от Реджины руку, на стражника набрасывается громко орущая тварь с двумя щупальцами вместо рук и полным острых зубьев ртом. Тварь впивается этими самыми зубами стражнику в горло, прокусывая доспех, сминая металлический шлем, словно это детская игрушка. А затем поднимает голову и смотрит прямо на Реджину, готовясь к прыжку.

Впрочем, не успевает.

Прямо в полёте его голова, застигнутая врасплох ведьмачьим мечом, отлетает в сторону и катится по саду в сторону яблочных аллей. Тело стражника продолжает конвульсивно дёргаться, исходя кровью. Глаза его страшно выпучены, руками он пытается схватиться за горло, однако не может, поскольку вдавленный в шею металл не позволяет. Проходит всего секунда, прежде чем он замирает, широко раскрыв глаза на безупречно чистое голубое небо. В тот же момент обезглавленное тело твари с глухим стуком падает на землю, недалеко от ног королевы.

— Гнилец, — говорит Эмма, вытирая меч о штанину. — Развешивать тут головы — не лучшая идея. Они привлекают всяких трупоедов.

— Реджина, ты в порядке? О, господи, ну и тварь! — тут же начинает причитать Малефисента, подлетая к королеве и чуть ли не обнимая её. И от этого зрелища Эмме отчего-то становится неприятно.

— Твари могут появиться в любой момент, ваше величество, — спокойно отвечает Эмма, прекрасно понимая, что королева попросту в истерике от страха. А потому злиться на неё — так же глупо, как злиться на ребёнка, который случайно уронил вазу, бегая по дому. Она слишком часто видела такую реакцию, чтобы удивляться или, тем более, пугаться. Хотя от криков Реджины ей, признаться, становится слегка не по себе. — Город окружён крепкими стенами и охраняется стражей, поэтому твари редко пробираются внутрь. Однако особенно голодные, чувствуя свежую кровь, вполне могут преодолеть любые расстояния и преграды. Прошу простить, мне нужно избавиться от тела.

Она слегка кланяется, не отрывая взгляда от тёмных испуганных глаз, после чего разворачивается и подхватывает тело гнильца. Отправляется дальше, на поиски его головы, однако в садах натыкается на стражника, уже нашедшего его. Она велит ему утопить гнильца где-нибудь на болоте или кинуть в выгребную яму, после чего возвращается в замок. Остальное — уже не её работа. Ей нужно закончить с эликсиром и заняться, наконец, проклятым ожерельем. Чем больше проходит времени — тем меньше ей хочется здесь оставаться. Как раз по той причине, что она чувствует, что начинает привязываться, и это будет её больше чем что-либо другое. Вся её жизнь — это охота на тварей, и лишние обременяющие связи ей вовсе ни к чему. Но именно потому, в то же время, ей так легко привязаться к одному-единственному месту. Или человеку.

Она хмуро отмывается от крови гнильца и меняет одежду. Начищает меч, после чего наконец спускается вновь в зал для совещаний, где уже собрались Малефисента, держащая в руках готовенький защитный амулет, и Реджина собственной персоной. Она безразличной кивает им в знак приветствия, и подходит ближе, изучая взглядом упомянутое ожерелье, лежащее на столе.

— Итак, — говорит Малефисента. — Значит, проклятие — это не личная месть, а просто попытка посеять смуту среди королевств севера. Что ж, тем проще. Я изготовила амулет, однако с ожерельем возникли некоторые проблемы. Боюсь… здесь нужен ведьмачий меч.

— Ага, — говорит Эмма без особого энтузиазма, вытаскивая меч. — Эликсир будет готов к завтрашнему вечеру, ваше величество, и это в лучшем случае. Мы не успеем выехать на кладбище, придётся ждать следующего утра и отправляться с первым криком петухов. Если всё пойдёт по плану, то вы вскоре избавитесь от призраков.

— Надеюсь, у тебя есть план, ведьмачка, — шипит Малефисента, глядя на неё исподлобья, но явно не рискую вступать в перепалку. Эмма кивает, всем своим видом давая понять, что план у неё есть, но делиться им с чародейкой она не намерена.

— Я уничтожу ожерелье, ваше величество. Учитывая, что мы не заем, на что оно способно, лучше сделать это за городом. Ночью, пока все спят. Чародейка сделает солевой барьер и наложит охранные чары. Думаю, заглушить звуки она тоже сумеет. Надеюсь, я не ошибаюсь? — Эмма переводит спокойный взгляд на Малефисенту, абстрагировавшись настолько, насколько это вообще возможно.

Она не хочет привязываться к королеве и не хочет привязываться к этому месту. Не хочет спорить и подставлять себя под удар. Она просто покончит с этим, сведя все контакты на минимум, а затем отбудет из замка как можно скорее и как можно дальше. Найдёт убийцу ведьмаков самостоятельно — плевать на плату. Поквитается с ним, после чего продолжит и дальше заниматься тем, что получается у неё лучше всего: убивать чудовищ. Носиться, как точно выразилась Малефисента, по болотам, рубить головы утопцам и гнильцам, получать за это деньги и идти всё дальше и дальше. Не оглядываясь на прошлое.

— Не ошибаешься, — говорит Малефисента, и Эмма улавливает в её голосе нотку удивления. Но никак не показывает этого, просто кивает и продолжает:

— В таком случае, ваше величество, вы сможете спокойно выспаться. До завтра призраки вас не побеспокоят. Оставьте как можно больше стражи и никого не впускайте в покои. Солевой круг и защитный амулет с лёгкостью выдержат натиск призраков. Впрочем, вы их не увидите и не услышите. Это всё, что мы можем сделать в данной ситуации, — говорит она спокойно. — Вы также можете зажечь веточку розмарина — её запах тоже будет отпугивать призраков от ваших покоев. Я же в это время отправлюсь в лес и разберусь с ожерельем. Я бы хотела взять с собой несколько стражников, разумеется, если вы не возражаете.

Эмма ведёт кончикам меча по рубину, проверяя реакцию, однако ожерелье остаётся спокойным. Тогда она убирает меч обратно в ножны и подхватывает ожерелье, убирая его в сумку.

— Неплохой план, ведьмачка, — ворчливо признаёт Малефисента, выпрямляясь. — Однако что нам делать, если вдруг что-то пойдёт не так?

— Возьмите любое посеребрённое оружие, если нет серебряного, и отпугивайте призраков, пока не восстановите солевой барьер. Но я уверена, что призраки не смогут через него прорваться.

Эмма ожидает, что будет какое-то волшебное свечение, или, на крайний случай, «волшебный бум», как называл это Джек. Однако после удара ведьмачьего меча по рубину не происходит ровным счётом ничего особенного. Усиленный магией, меч раскалывает рубин на две части. Осколки взмывают в воздух и тут же оседают на земле, превращаясь в прах. То, что остаётся от ожерелья — лишь жалкие кусочки камней, которые не выкупит даже самый неприхотливый торговец. А значит, первая часть заклинания разрушена, и, что самое главное, они оказались правы. Ожерелье — не чья-то месть, в него не вложено абсолютно никаких эмоций. «Халтура», — как сказал бы Весемир, и оказался бы прав. Проклятье крови, наложенное не из личных побуждений, может оказаться гораздо слабее, чем они все представляли себе раньше.

И это — определённо хорошая новость. Проблема в том, что это только первая часть. Остаётся вторая, самая главная. И вот она уже касается личных отношений Реджины с теми, чьи души она загубила. Это будет не простое путешествие. Маги называли это «дорогой раскаянья», хотя Эмма с трудом представляет себе раскаивающуюся Реджину. Но, в любом случае, отныне призраки, что сейчас бродят по замку, становятся безобидными для всех, кроме самой королевы. Они медленно утрачивают свою силы, большая часть из них, — та, чья ненависть не столь сильна, — развеиваются и исчезают. Теперь они точно не смогут пройти за барьер, и, что самое главное, не смогут забрать душу Реджины. Осталось только избавиться от них окончательно. Это радует. Эликсир почти готов.

Вернувшись в замок в сопровождении двух молчаливых стражников, Эмма собирается сразу же пойти в свои покои. Однако не удерживается и всё-таки останавливается возле двери, ведущей в комнату Реджины. Ей не хочется привязываться к ней, но в то же время она должна убедиться, что сейчас королева в безопасности. Что после разрушения первой части проклятья с ней ничего не случилось. Так что она кивает задремавшему стражнику и тихо отворяет дверь. Даже в темноте она замечает, что с Реджиной что-то не так. Её тело словно в агонии: острым зрением Эмма подмечает капельки пота, стекающие по вискам; подмечает, как тяжело вздымается её грудь, слышит хриплое дыхание. Отчего-то сердце начинает биться быстрее. Она не понимает, вызвано ли это состояние разрушением первой части проклятья или это самая обычная простуда. Так или иначе, но видеть королеву в таком состоянии… как будто бы больно. На мгновение Эмма замирает в дверях, но после решительно подходит ближе и садится на край кровати королевы, опуская ладонь на её лоб.

Ошибки быть не может — у неё жар.

— Малефисента, — зовёт она, обернувшись через плечо. Чародейка, конечно же, класть хотела на все запреты и правила, а потому мирно посапывает на кушетке в стороне. Эмма тихо рычит, злясь на неё. Ведь могло случиться всё что угодно! Призраки могли прорваться через барьер, да и сама королева могла почувствовать разрушение первой части заклятия. Что, если бы ей срочно понадобилась помощь? Кучка идиотов, ругается она про себя. — Малефисента! — зовёт она громче, и в этот раз чародейка, всхрапнув, дёргается на постели и резко садится.

— Какого дьявола ты тут забыла? — ворчит она сонным голосом. — Это королевские покои! Убирайся!

— У неё жар, — рычит Эмма, не обращая внимания на её тон и слова. — Принеси воды. Живо!

— Какого… Это твоих рук дело?!

Эмма, не выдержав, резко подрывается с кровати и хватает её за грудки, приподнимая над полом.

— Малефисента, мать твою, ты можешь хоть на минутку забыть о своих обидах и сделать то, что тебе говорят? Королеве плохо, и нет, я не имею к этому никакого отношения. Ожерелье разрушено, так что возьми себя в руки и принеси воды.

— Я… о, господи, да. Я сейчас, — сбивчиво говорит она, очевидно поняв, что происходит и взяв себя в руки. Эмма возвращается к королеве и вновь опускает руку на её лоб, стирая большим пальцем капельки пота.

— Ваше величество… вы меня слышите?

Реджина бормочет что-то во сне, но Эмма с трудом разбирает слова. Кажется, там что-то про мать, про призраков, про то, что она не хотела. И в этой агонии королева кажется ей такой… человечной, что Эмма просто не может уйти и бросить её одну. Тем более теперь, когда она так отчаянно хватается за её рубашку, словно видит в ней единственное спасение. Будто этот кусок ткани всё, что у неё есть; и единственное, что удерживает её здесь, не позволяя провалиться глубже во тьму.

Эмма принимает стакан из рук Малефисенты и аккуратно подкладывает руку под шею королевы, приподнимая её, чтобы напоить водой. Она старается делать это как можно аккуратнее, чтобы Реджина не подавилась и не спутала стакан воды с чем-то другим.

— Ну, — говорит Эмма, искоса глянув на Малефисенту. — Она назвала меня идиоткой, значит, жить будет.

Чародейка усмехается, и Эмма продолжает:

— Я боюсь, что это может быть последствием разрушения первой части проклятья. Кто знает, обычная ли это простуда? — Впрочем, она почти уверена, что это обычная простуда. И королева наверняка заболела просто из вредности, чтобы обвинить её, Эмму, в том, что она наслала на неё вирусы. Или не защитила от них, тут уж как карта ляжет. — Похоже, она принимает тебя за призрака. Оставь нас, я проверю теорию и прослежу, чтобы с ней всё было хорошо, — говорит она чародейке, не отрывая взгляда от лица королевы и продолжая поить её водой. Похоже, это помогает, поскольку та понемногу перестаёт метаться и, кажется, начинает узнавать лица людей вокруг.

— Предлагаешь мне оставить Реджину тут? С тобой?!

— Позови лекаря и сделай эти свои магические пилюли от жара. Я знаю, ты это умеешь.

Малефисента смеряет её взглядом, но Эмма только поджимает губы и отставляет опустевший стакан в сторону, всем своим видом давая понять, что сейчас не время и не место для старых разборок и для старых обид. Впрочем Мал, похоже, беспокоит нечто другое… В её взгляде читается неуверенность и яркое нежелание уходить. Словно она любит Реджину. Это слегка раздражает, и оставлять её в комнате хочется всё меньше с каждой секундой. Малефисента, похоже, понимает, что спорить сейчас бесполезно — да и не время, — а потому выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Эмма знает, что она вернётся довольно скоро — и принесёт с собой лекарственные пилюли. Ну а пока…

Продолжая придерживать королеву одной рукой, она лезет в поясную сумку и вытаскивает оттуда «белую чайку». Ведьмачий галлюциноген, который на ведьмаков действует расслабляюще, снимая все эффекты эликсиров, а для людей, есть дать им «чайку» в небольшом количестве — это самое обычное обезболивающее, которое вполне может прояснить разум. Или, во всяком случае, избавит от страхов.

— Выпейте это, — тихо говорит она, выливая несколько капель в стакан и вновь поднося к губам Реджины.

Она даёт ей «чайку», а затем обнимает, хотя это кажется ей странным. Обнимать королеву, обнимать Реджину, обнимать… вообще хоть кого-то. Она слишком привыкла к одиночеству и, тем более к тому, что нормальные люди — особенно короли — шарахаются от неё, как от чумы. Кто-то — из-за профессии, кто-то из-за другого акцента, а кто-то — видя мечи за спиной. И всё это не отменяет того факта, что она совершенно не умеет заботиться ни о себе, ни о других. Она отлично справляется с реальными чудовищами, но понятия не имеет, как справляться со страхами живого человека. Как избавить Реджину от страданий, как вылечить её от жара, в конце концов. Но в то же время, обнимая её, она ощущает, словно какая-то невидимая рука направляет её. Словно всё это в порядке вещей.

— Никто не убьёт вас, ваше величество, — говорит она тихо, прислонившись к её уху. — Я здесь, рядом. И я защищу вас от кого угодно. Мы почти сняли проклятие, так что скоро вы будете в безопасности, обещаю. У вас жар, вам просто нужно немного отдохнуть.

Она надеется только на то, что их с чародейкой усилий окажется достаточно, чтобы быстро поднять королеву на ноги. Ей нельзя долго болеть, особенно теперь, когда над ней висит проклятие крови, которое нужно снять как можно скорее. Чем дольше они будут тянуть — тем больше риск, что его окажется невозможно снять вообще. И это не говоря о королевских делах. Вряд ли Реджина обрадуется, если советники воспользуются её слабостью и начнут действовать от её лица, не посоветовавшись. Не то чтобы Эмме хочется лезть в политику, и уж тем более ей не хочется следить за чем-то подобным. Хоть она и знает, что если Реджина прикажет это сделать — то у неё попросту не будет выбора.

Эмма опускает руку ей на затылок, воздействуя лёгкой, почти неощутимой магией. Делая муки жара не такими сильными, проясняя мысли, но всё равно продолжая обнимать. Слушая бессвязное бормотание, от которого внутри всё словно переворачивается. Эмма знает, что Реджина ни за что не сказала бы таких слов, будь её сознание ясным, и потому не хочет их слышать. Это так же ужасно, как подглядывать в личный дневник, но в то же время она не может взять и уйти.

Что могла бы сказать Эмма? У неё никогда не было родителей, — в привычном понимании этого слова. Всю сознательную жизнь она провела в замке — тренировалась, принимая мутагены, и готовила собственное тело к испытанию травами. Изнурительные тренировки с утра до вечера, мастерское владение мечом и душевные разговоры перед камином по вечерам — вот и вся семья, которая у неё была. Весемир заменил ей отца, а матери у неё и вовсе не было: единственная девушка, которая была с ними в замке, погибла ещё до испытания травами — её тело не выдержало. Однажды приходила чародейка, но и та не задержалась с ними надолго — лишь принесла травы и помогла подготовить ритуал, после чего вновь скрылась и больше Эмма никогда не видела её. И потому ей сложно понять, каково это — потерять собственную мать, а потом потерять и дочь. У неё совсем нет такого понятия, как «семья», и она не имеет ни малейшего представления, что это значит — однажды потерять её; быть преданным ею. Её настоящие родители — те, которые её зачали, — отдали её ведьмакам ещё в младенчестве, потому что она была ребёнком-предназначением; а, значит, стать ведьмаком было её судьбой с самого начала.

Потому она лишь успокаивающе ведёт ладонью по волосам королевы, используя совсем небольшую дозу аксия, чтобы успокоить её. Она не понимает эту боль, но словно чувствует её, — и это чувство проникает глубоко под кожу, захватывает сознание и мысли; и всё, чего хочется Эмме — это избавиться от неё, перестать слышать эти слова, сказанные в горячке. Не дать королеве сказать то, о чём она после будет жалеть.

Когда мысли Реджины проясняются, Эмма испуганно распахивает глаза, боясь, что та снова будет злиться и кричать. Однако вместо этого королева, кажется, прижимается лишь теснее, хоть и выглядит смущённой.

— Вы заболели, ваше величество, — тихо говорит Эмма, не смея оторвать взгляда от её глаз. — У вас поднялся жар, и вы, похоже, перепутали меня с кем-то другим в горячке. Вы прогнали Малефисенту, но я попросила её сделать пилюли от простуды. — Она врёт. Эмма прекрасно знает, что Реджина не путала её ни с кем другим. Тем не менее, думает она, для королевы так будет проще. — Прошу прощения, я не хотела оставлять вас, когда вам было плохо… я сейчас же уйду. — Она отстраняется, мягко убирая её руку с рубашки, и приподнимается. Мокрая от компресса рубашка неприятно липнет к телу, от внезапного поры ветра ощущаясь в десятки раз сильнее. — Я разрушила ожерелье, — говорит, отводя взгляд от королевы. — Осталась последняя часть, когда вы… поправитесь.

Она убирает успевший нагреться компресс со лба королевы и снова опускает полотенце в миску с прохладной водой, надеясь лишь на то, что Малефисента быстро справится со своими пилюлями, хоть ей и не хочется, чтобы с Реджиной был кто-то другой.

Эмма кладёт свежий компресс на лоб королевы и кусает щеку изнутри, чтобы не улыбнуться. В горячке или нет, но Реджина нисколько не изменяет себе и своим принципам, оставаясь всё такой же… гордой и вредной. От этого зрелища внутри что-то ломается. Несмотря на всё, сейчас Реджина вовсе не похожа на ту королеву, которую Эмма увидела впервые — там, за торжественным столом. У неё тоже есть чувства и страхи, и это подкупает больше, чем что-либо. И, в конце концов, разве может она ослушаться приказа королевы, даже если он высказан не явно? Эмма не хочет задумываться над тем, когда приказы королевы стали что-то значить для неё.

— Я не буду уходить, если вы не хотите, ваше величество, — говорит она тихо, аккуратно присаживаясь на край кровати и пробегаясь взглядом по её телу. Жар, определённо, спадает: дыхание больше не такое хриплое, а грудь вздымается мерно, хоть и часто. — Никто вас не сожрёт, Реджина. Я здесь, чтобы защищать вас.

Она усмехается, протягивая руку, чтобы снова обнять королеву. Это по-прежнему кажется ей странным и каким-то неправильным. Она понимает, что такое дано далеко не каждому. Простые слуги — и даже приближённые, — не могут просто завалиться к королеве в покои и обнимать её, пока ей плохо, чтобы согреть и успокоить. Эмма более чем уверенна, что тот, кто попытался бы провернуть такое — мгновенно лишился бы головы. И оттого это кажется ещё более странным.

Реджина не только не ругается на неё и не велит убраться подальше, но ещё и хочет видеть её рядом. Более странным кажется только тот факт, что Эмма и сама не хочет убраться подальше, — в то же время отчаянно желая этого. Она не хочет, чтобы чужая боль и чужие чувства проникали под кожу, но не может справиться с этим. Не может просто взять и заставить себя уйти, хоть умом и понимает, что Малефисента вот-вот вернётся с лечебными пилюлями, а королева уж точно не помрёт от холода, подождав её — в худшем случае — часок-другой.

— Реджина? — тихо зовёт она, желая прикрыть собственное смущение и непонимание собственных чувств разговором. — Мы были правы, проклятье наслали не с целью отомстить вам. Это был просто план нильфгаарда, чтобы посеять смуту среди королей севера. Возможно, прямо сейчас где-то в другом месте другой король страдает от того же самого. Все эти призраки… они пришли не по своей воле. Большинство их них не хотят вам вредить, их просто вынудили.

— Мне не плевать на вашу безопасность, ваше величество. Но и инстинктов спасителя у меня тоже нет, — усмехается Эмма, качая головой. — Я встречала множество людей и нелюдей на своём пути. Я видела королей-насильников, которые до смерти забивали шлюх и хвалились этим перед приятелями. Видела кметов, страдающих от войны, видела эльфов, убивающих безоружных людей, прикрываясь войной «за свободу». И я никогда не вмешивалась в их жизни и в их войны. Потому что человеческие войны меня не касаются, это их дело. Я — ведьмак, и моя работа — убивать чудовищ. Я могу защитить от утопца или призрака, но также могу пройти мимо нуждающегося в помощи старца, протягивающего руку за подаянием. Я не рыцарь и даже не близко. Также как вы — не «Злая Королева». Вы просто человек, Реджина, такой же, как и все остальные. Вы просто играете той колодой, которая у вас есть. А я играю своей, и у меня нет никаких коварных помыслов, чтобы быть здесь. Я делаю то, что считаю нужным и правильным, мы не слишком-то отличаемся.

Он задумчиво опускает взгляд. Короли, принцы, страны, войны… и нелюди. Все они подчиняются правилам одной игры, вот только расклад у каждого разный. Но если смотреть на этот мир глобально, то можно обнаружить слишком много закономерностей. Есть чудовища, что благороднее любого человека, а есть люди страшнее любого чудовища. Потому она просто не может делить существ на плохих и хороших, как не может расчерчивать мир, принимая чью-то сторону. Оставаясь наблюдателем, который в любой момент может вмешаться только лишь из собственной прихоти, но никак не больше.

Эмма даже не вздрагивает, когда дверь в покои распахивается, поскольку слышит шаги ещё раньше, но слегка поворачивает голову. Принёсшая лекарства Малефисента смотрит на них с хмурым недовольством, явно не понимая, что происходит. Эмма, впрочем, тоже не слишком понимает этого.

— Разве ведьмачке не пора возвращаться в свои покои, ваше величество? — спрашивает Малефисента, даже не пытаясь прикрыть своего недовольства. Глаза её нехорошо мерцают в свете свечей, и руки она, невольно, складывает на груди, явно от чего-то защищаясь. Словно Эмма собирается резко подскочить с кровати и разрезать её своим мечом на две части. — Ваше лекарство, — говорит она уже тише, подходя к ним ближе и протягивая Реджине два небольших, дурно пахнущих шарика. Эмма, впрочем, прекрасно знает, как хорошо и быстро они помогают от простуды.

Она ничего не говорит чародейке, лишь переводит взгляд на Реджину, ожидая её реакции.