они справятся - в этом у кирка не было никаких сомнений, но расчёт того, чего им это будет стоить, в голове его не прекращался. скольких потерянных денег, проебанных рабочих кадров, разорванных деловых связей, сломанных жизней, сгоревших нервных клеток.
непосредственно у о'райли больше всего проблем было именно с последним.

без мёрдока было тяжело почти что физически. много беготни, куча дел, хреновое умение кирка в дипломатию - все это кидалось горстями земли на крышку гроба, внутри которого кирк задыхался, но говорить об этом было недопустимо. за какую-нибудь метафору или хуевую шутку про смерть мёрдок наверняка бы прописал кирку в перекошенное сарказмом лицо, несмотря на всю тесноту их отношений. сейчас все это казалось деталями, мишурой, потому что обнажённые вопросы жизни и смерти влетали в голову метко выпущенной пулей и убивали.

кирк понимал скорее мозгом, чем чувствовал сердцем. инвалидность, неучтенная в его медкарточке, но прекрасно знакомая всем его малочисленным близким, если можно было бы так назвать тех, чьими жизнями кирк хоть каплю дорожил. чтобы понимать отсутствие связи, ее сперва нужно обрести - с этим у него было туго. совсем не проф деформация - так было всегда, и если бы сейчас по радио передали, что весь сэнтфильд сгорел дотла к чёртовой матери, унеся с собой жизни всех его жителей, кирк бы, наверное, поддал газу. были проблемы важнее, до мёрдока еще ехать и ехать, а обратиться в пепел может хоть весь мир. ему плевать, честно.

на лиама плевать не было, но сердце кирка билось ровно, размеренно в тот день. за мертвых переживать уже бесполезно, а горе он больше копировал с тех, кто стоял рядом, чем в полной мере ощущал сам. видел своими глазами, осознавал башкой, читал по лицу мёрдока, потому что никакая пропасть на месте эмпатии не убережёт от скорби такой глубины. она была в воздухе, пропитала свежеперекопанную землю, вросла им под кожу и пустила корни. она цвела, как по весне какой-нибудь мелкий цветок взойдёт на этой могиле, и кирку оставалось лишь надеяться, что к осени все придет в норму.

относительную норму; когда опасаться надо было лишь чужих, а не свои выносили мозги днями-ночами.
мёрдок - фундамент этого цирка уродов, и когда он давал трещину, то вся эта шаткая конструкция тряслась на ветру как годовалая березка. с виду, быть может, никто этого не замечал; долбоебы, наоборот, притихли, понимая жмышком в своем черепе, что драконить макалистера прямо сейчас будет прямым рейсом до царствия небесного.

но кирк видел механизм изнутри, был его частью, основной и сюжетообразующей, пытался контролировать все настолько, насколько позволяла медленно приходящая в движение крыша. рано или поздно она поедет.

пока что о'райли тормозил у мёрдока в гараже, стены которого едва не дрожали от того, с какой дурью он хлопал дверьми. пару часов назад над его башкой просвистела пуля, и кирк еще слышал звук ее вхождения в стену позади себя, предшествующий этому выстрел и свои бесполезные попытки каким-то дохуя партнерам с фурами, груженными вонючим героиновым сырцом, распиханным по мешкам с овсянкой. в планах сегодня никого убивать не входило, но с недавних пор планы периодически шли по пизде, а у кирка некстати дрожали руки.

по чужой территории он проходил спокойно, а на пороге  здоровенного особняка появлялся громко, вопреки стоящей тут тишине. она была не траурная, скорее тревожная, и как бы кирк не сеял за собой шум, он все еще был последствием этой тревоги, доведенным ею до нестабильности. финн творил хуйню, потеряв страх, пока мёрдок сычевал в своем замке как запертая принцесса; марину бесконечно доебывали то клиенты, то крыша по делу и без дела; кирк нихуя не вывозил каждую из своих работ и клялся на библии, что если кто-нибудь еще раз, спросит у него, где блять макалистер, то он выпустит любознательным пулю в лоб без промедлений, будь то хоть папа римский, хоть королева елизавета.

он орал прямо из коридора, еще даже не дойдя до мёрдока в его царских палатах. не то чтобы кирк знал здесь каждый угол, но да, прекрасно знал, ориентировался наощупь, и здешние стены, как и их хозяин, были для о'райли своеобразной точкой опоры.

- блять, я не вывожу нахуй, - отсутствие терпения не заполнялось ничем, - я перестреляю твоих дорогих друзей к ебаной матери, и это будет твоя вина, ты в курсе?

в приличных организациях с начальством так не разговаривают, но в приличных организациях начальство и со своими ближайшими подчиненными не ебется, поэтому кирк позволял себе некоторые вольности. ходить по чужому дому и изливаться желчью из собственной пасти, например.

мелочи вылетали у него из головы. множество мелочей, объясняющих поведение и мёрдока, и всех остальных; все они стирались из памяти, а потом напоминали о себе в самый неподходящий момент.
вид из окна гостиной открывался потрясающий, но кирк, подваливший к ней, наконец-то, смотрел даже не на мёрдока, а на мелочь, что неслась к нему через всю огромную комнату.

- привет, мелкий.

кирк успевает присесть, чтобы словить в объятия подлетевшего к нему криса. через хрупкое мальчишеское плечо он встречается с мёрдоком взглядом: да, сегодня крис получил свой месячный запас случайно прослушанного отборного мата. ему всегда нравилась форма дяди кирка, и о'райли чувствует, как его разглядывают любопытные детские глаза. думает о том, не осталось ли где-то на одежде капель крови, и заглядывает крису в лицо, спрашивая как дела.

удивительно, как быстро кирк берет себя в руки, потому что взгляд на мёрдока обратно поднимается полным бешенства.

крис рос похожим на своего отца, и это явно было не в его пользу.
такие, как лиам, копают землю, а не имеют при себе заряженный револьвер.
такие, как лиам, роют себе могилу, ложатся в землю и кормят червей, пока слезы там, на поверхности, проливаются по их не упокоенную душу, а от горести похорон затхлым кажется воздух. но среди них - его новой (старой) вынужденной семьи - способных на оплакивание никого не осталось, потому что все они другие. они те, кто приставляют пушку (мёрдок - винтовку, кирк - табельное) и заставляют рыть, и лучше бы крису быть таким, как они, по одной лишь банальной причине, что так он будет сильнее. так он никогда не ляжет в землю раньше срока.

но у криса зеленые ясные глаза, цепкие пальцы, хватающиеся кирку за форменный воротник, и ворох психотравм, которые его маленький мозг, должно быть, не вывозит. о'райли бы вывез, заместив свою тоску очередным пунктом из списка сто и один способ саморазрушения с максимальным ущербом себе и обществу, взяв его как будто за to do лист. и мёрдок обязательно вывезет, даже если сейчас выглядит так, будто нет, никогда больше эта псина не высунет носа из своей будки и до конца своих дней будет скулить по ласковой, треплющей меж ушей руке. привязалась как цепью и теперь грызет себе ногу.

кирк умнее и дефектнее: никакая связь его не держит, так он считает. что все они слабеют, пока волнуются попусту друг за друга, и лиам сам по себе живое (мертвое) доказательство тому, насколько все эти переживания, слепые следования, привязанности плохим заканчиваются для них.

кирк считает, что он умнее их всех, пока слушает бодрый голос криса, который явно ему рад, и напрочь не видит природу своих чувств к этому существу. лицо у о'райли в этот момент не то чтобы дружелюбное, но, как минимум, приятное. оно другое: не искаженное злобой, хмуростью, насмешкой и ненавистью; оно простое - со слабым изгибом губ и будто бы в ответ яснеющими глазами. крис подвисает, потому что засматривается - они у кирка змеиные, гипнотизирующие, но главное, что сейчас они смотрят внимательно и с отрицаемой кирком теплотой. в них редко нет опасности, но крису они всегда не про страх, а про надежду и обещания, и, видит бог, видит мёрдок, видит неотмщенный призрак лиама, гуляющий по этому дому, что так кирк за всю свою жизнь смотрел лишь на одного этого ребенка.

и лучше бы ему вырасти в мёрдока.

тот уходит укладывать криса спать, и, оставшись наедине, кирк приходит в себя настоящего, озирается по сторонам, ищет улики. этом дом все еще выглядит как привычная макалистеру вычищенная до блеска берлога, но она чувствуется как детская комната, и так не должно быть. мёрдок не должен с нихуя становиться нянькой - нет, хуже, быть крису отцом при живой матери, но, кажется, это совсем не было вопросом выбора. его отчаяние превращается в опеку и любовь, и от этого кирку самую малость тошно.

слабости слабости слабости.

мёрдок всегда был тем, кто, даже стоя на коленях в вырытой могиле, держал при себе заряженный револьвер. холодный пистолет, греющийся в его руке, готовый убивать каждого, пока есть пули, на кого ты покажешь; не задающий вопросов, не промахивающийся мимо цели. револьвером был кирк, и последнее чего бы он хотел - это чтобы мёрдок стрелял в себя.

он спокойный, и о'райли этим не заряжает, а раздражает. за пределами этого дома есть полный хаоса мир, который подчиняется силе, а без макалистера его сраная шайка слабеет. кирк не ждал распростертых объятий, но вид у мёрдока почти жалкий, как бы тот ни старался выглядеть иначе, и его - этот самый вид - ему хочется с морды стереть. ничего приятного на лице кирка уже не остается. он, вернувшегося мёрдока, сверлит взглядом, словно держит под прицелом. ебучая пуля, просвистевшая у него над ухом, стоит аж твоих пяти минут.

кирк всегда такой - грубый и раздражительный, отвечающий на удар сотней других, замечающий на себе каждый косой взгляд, а еще более внимательный к их отсутствию. он так врос в это состояние намертво, как в полицейскую форму, что полутона вспышек своей злобы не отличает. какая разница от чего начнет полыхать, если уже разгорается пламя, но просто так, для справки - искрой в этот раз было нечто похожее на обиду.

- пяти минут финну хватит, что снова влезть в какое-то дерьмо, сломав все то, над чем работаю я, - голос как наждачкой по стеклу, недовольный, ядовитый, - надеюсь, его ебнет альцгеймер, когда его повяжут, и он не вспомнит наши имена. или я его ебну, я не шучу.

под конец громкость его голос идет вверх, а то, что за соседней стенкой, спит ребенок, у кирка напрочь вылетает из головы. там больше пустых дырок, чем кусочков пазлов.
о'райли вздергивается, резко вертит башкой, цепляется за спину мёрдока взглядом, потому что один пробел в знаниях наконец осознается критически важны.
- где марта? - ебучая ж ты дура, от которой кирка кривит, - только не говори, что она съебалась с концами.

и бросила криса на тебя. ты ж всесильный, всех спасешь, особенно того, как самого главного не спас. мёрдоку алмазно похуй, он лезет в бар, откупоривая неторопливо бутылку. пять минут еще не вышли, но вышло - терпение кирка. он подрывается с места, оказывается рядом слишком быстро, выхватывает одной рукой стекло из лап мёрдока, второй - табельное из своей кобуры.

протягивает его макалистеру. сталь не отрезвляет, а лишь сильнее толкает к обрыву.
посмотри на меня.

- страдаешь дохуя? - кислоту с его пасти можно сцеживать в банку и отдавать в лаборатории, - на, ебни себя.

пытаться сдохнуть - это, безусловно, больше прерогатива кирка. он слишком живой для того, кто не то чтобы себя не бережёт, а целенаправленно делает так, чтобы число случайных факторов, что могут свести его в могилу, выросло до критического. чтобы пули, выпущенные в его голову, соревновались в скорости, кто быстрее раскрошит череп и убьет. чтобы повороты на трассе - кто из них круче, когда кирк, намешав скотча с ксанаксом, выжимает педаль в пол. чтобы злой и пыхтящий мёрдок сдерживал себя, чтобы одной ладонью не передавить кирку шею, убрав посторонний шум из своей головы.

этот дом - безопасное место. о'райли ни в чем себе здесь не отказывает и, каким бы ни был мёрдок, его не боится. в конце концов, живой кирк - это то, что нужно в первую очередь дсп в целом и мёрдоку в частности. других очередей в списке нет. для существования ради себя кирку как раз не хватает себя - он растворенный в бокалах со льдом, стертый в порох. не оставляющий ни улик, ни следов, не отпечатывающийся на сетчатках глаз; призрак чьей-то не упокоенной души, терзаемый самой вечностью. мёрдок - последняя и единственная опора. держит на земле, даже если втаптывает мордой в асфальт. кирк не может даже запланированно себе новый смысл к ебаному существованию придумать. все это криминальное дерьмо - причина для всего в единичном экземпляре.

на пистолет макалистеру плевать. сколько он видел их в своей жизни, направленными себе в лицо. еще немного и с таким образом жизни пушке перестанет удивляться даже крис.
но кирк думает о том, что будет, если мёрдок умрет. что его бессмертие - это иллюзия, которую все они строили годами, и о'райли приложил к этому сил едва ил не больше, чем все остальные. значит у него больше всех прав эту выдумку разрушить. ствол в руке ощущается непривычно тяжелым.

это равнодушие - ошейник с шипами наружу, который не дает сорваться с места и ранит тех, кто приближается. кирк упрямо тычется в чужую самозащиту, потому что больше ничего не остается. иначе у них не останется ничего.

людей, переживающих утрату, поддерживают иначе: подставляют плечо, говорят важные слова вкрадчивым тоном, не лезут под руку, что иногда важнее всего остального. но кирк сам обломок чего-то утерянного, по которому никто горевать не будет. даже мёрдок, за которого он хоть прям сейчас готов словить пулю промеж глаз. или которого он сам готов убить за слабость, которую тот ранее себе не позволял. слабости должны делать живыми, напоминать, что за костями и мышцами есть еще ненужные в мирное время чувства; но мёрдок закован в камень, а истерики кирка ему все равно что скале разбивающиеся об нее волны при шторме.

кирк - соль и кровь, разбавленные в тающем льду.

- он останется один, - челюсть едва ли не сводит от злости, - или ты, блять, останешься один, когда все всекут, где твое слабое место. отсюда ты его защищать собрался? нажравшись?

еще один раз облажаешься.
бесконечно будешь ошибаться, пока не останется мишеней. пиздюка проще прикончить прямо сейчас, пока он еще ни черта не понимает, и тогда мёрдок вернется. будет в тысячу раз сильнее и злее, чем раньше. прострелить маленький череп прямо во сне: ноль боли, ноль страданий. отправляйся к папаше. у кирка настолько плавно едет крыша, что подобная мысль входит в расшатанную к черту систему его понятий о жизни без каких-либо сопутствующих вопросов или подозрений себя в безумии. смерть вообще больше упрощает жизнь, чем создает проблем. создают - живые долбоебы, делающие безостановочно всякую херню.

не слушающие волнений самых ближайших друзей. мёрдок бесит до скрежета зубов. кирк редко ему указывает, но если нужно, то дает советы, потому что снайперам привычно смотреть на разворачивающееся под окнами дерьмо свысока, а кирк всегда в эпицентре пожара.
мёрдок бесит, не смотрит, закрывается и захлебывается своим горем как настоящий мужик - опрокидывая в себя алкаху. с присущей криминальному авторитету тактичностью показывает о'райли, что тот пустое место, а не едва ли не единственный человек, который рядом не потому, что так выгодно или безопасно. кирку уже ноль профита от разворачивающейся катастрофы, а говорить такое макалистеру - это настолько же безопасно, как засовывать себе в рот дуло пистолета.

кирк своего из ладони не выпускает. табельное в руке как граната, и, видит бог, мёрдок позволяет ему сорвать чеку.
- ты слушаешь меня вообще?
за долю секунды случается слишком многое, но кирк не успевает подумать. так выглядят выведенными из равновесия те, кто в нем почти никогда и не бывает. внимание макалистера к своим словам хочется привлечь так отчаянно и сильно, что он палит в потолок единожды, но уверенно. лицо его почти не дергается, только скулы сводит сильнее. оружие в руке как ее продолжение: когда щелкает у кирка в голове, то курок автоматически взводится. крошка с потолка сыпется мёрдоку в стакан.

кирк всегда забывает о мелочах.
мелочам пора привыкать к выстрелам, играющим роль будильника.