Ей просто нужно время.

Разобраться в себе, осознать всё случившееся… Хотя по большей части она попросту боится. Она не знает, как смотреть в глаза ни Реджине, ни Робину, и уж тем более понятия не имеет, как вести себя с ними. Из раза в раз она прокручивает в голове сказанные Реджиной слова, и сердце её болезненно сжимается, стоит ей только представить, как они с Робином сидят вместе, или — что ещё хуже, — целуются. Может быть, для Реджины эти чувства и не настоящие, но для неё, Эммы, это по-прежнему остаётся самым настоящим и правильным. И если для бывшей королевы это ничего не значит, то Эмма едва ли может с этим что-то сделать. И потому она попросту отсиживается в таверне три дня подряд, зализывая раны, как подравшийся дворовый кот. Попутно собирает припасы для лагеря, чтобы её легенда не выглядела, как простая отмазка.

И только когда тоска по Реджине пересиливают и страх, и дрожащие колени, и болезненные мысли, — только тогда она наконец собирается и возвращается в лагерь.

В этот раз дорога занимает у неё куда больше времени, так что возвращается она только под вечер спустя три дня отсутствия, и тут же встречается с радостными криками и улюлюканьем разбойников. Она думает, что, пожалуй, соскучилась и по ним тоже. Впрочем, среди голосов и многочисленных голов она не видит ни Реджины, ни Робина, ни даже Роланда, который обычно несётся за своими сладостями впереди планеты всей.

Эмма пару раз окидывает лагерь взглядом, улыбаясь парням, которые увлечённо разбирают припасы, но так и не находит этих троих, и догадка о том, где они могут быть, болезненно сжимает сердце. Она бросает короткий взгляд на хижину, боясь, что окажется права, но не замечает в окна света от свечей. И облегчённо выдыхает. Больше всего на свете ей хочется увидеть Реджину; заглянуть в родные глаза, увидеть её улыбку и то, как она будто бы сияет изнутри. Ей хочется увидеть её несмотря ни на что, пускай даже с Робином. Главное, чтобы счастливой.

— Эй, — ловит за руку Бобби, спешащего распаковать бочонок медовухи. — А где Робин?

— О-о-о, — понимающе тянет Бобби, усмехнувшись. — Они в лесу, тренируются с Реджиной и Роландом. Где-то на юге, — машет рукой в сторону реки.

Эмма коротко кивает, подхватывает собственный лук, бутылку вина, и удаляется в указанном направлении. Что ж, во всяком случае, она точно не застанет их за неприличным занятием, — раз уж они прихватили с собой пацана. Эмма горько усмехается собственным мыслям и идёт по свежим лесным следам, уже издалека слыша голоса, смех и свист стрел. Звук натягивающейся тетивы она и вовсе ни с чем не перепутает. Впрочем, она не слишком торопится показываться. Добравшись до поляны, где тренируется троица, она замирает, привалившись плечом к дереву, и изучает профиль улыбающейся и сосредоточенной Реджины. И это зрелище кажется ей как никогда прекрасным: тонкие и тёмные солнечные лучи скользят по её нежной коже, губы слегка поджаты от напряжения, а руки, обтянутые рукавами тёмной рубашки, напряжены и слегка дрожат. Робин говорит ей что-то ободряюще, хотя даже издалека Эмма видит, что Реджина стоит неправильно, и вес переносит совсем не в ту сторону. Робину сложно понять, — всё-таки у него на теле нет лишних утяжелителей в виде груди; и потому он попросту не знает, как заставить Реджину встать в правильную позицию.

Эмма откупоривает бутылку вина зубами, делает глоток, а затем наконец идёт в их сторону.

— Отклонитесь назад, ваше величество, — громко говорит она, оповещая о своём присутствии. — Робин, ты совсем не умеешь тренировать женин.

Не успевает Эмма сделать и пары шагов, как слышит характерный свист стрелы, рассекающей воздух. Она даже и не видит её толком, — только когда острый металлический кончик оказывается у самого носа. Тогда она вздрагивает, испуганно распахнув глаза, и едва не разжимает пальцы, держащие бутылку вина за горло. На какое-то мгновение она думает, что это конец; что Реджина так разозлилась её отсутствием, что готова прикончить на месте, — и была бы права, конечно, но…

Эмма шумно сглатывает, когда стрела, так и не достигнув цели, замирает в воздухе, а затем падает прямо к её ногам. Она также, вместе с ней, опускает голову вниз и снова тяжело сглатывает, разглядывая несостоявшееся орудие убийства. Видимо, думает она, у Реджины какой-то фетиш на то, чтобы прикончить её стрелой.

— Опасная вы женщина, ваше величество… — бормочет она себе под нос, а затем её вдруг сносит вихрем, и она едва удерживается на ногах, инстинктивно опуская руку на талию бывшей королевы. Быстро приходит в себя и обнимает уже крепче, мягко улыбаясь. — Реджина, — говорит она в ответ. — Ну… я имела в виду отклониться назад, а не в мою сторону, но… так тоже неплохо. Горжусь.

И она уже собирается отстраниться, когда Роланд вдруг подбегает к ним и обнимает обеих сразу:

— Эмма! Реджина! — трещит он, ластясь к бывшей королеве, словно котёнок, и поднимая на них довольный взгляд. Эмма не может сказать наверняка, соскучился ли он или тоже испугался за её жизнь. В любом случае, выглядит он крайне довольным. Может быть, думает она мимоходом, просто радуется прерванной тренировке. Роланду куда больше по душе кинжалы — на тренировке с ними его энтузиазм взлетает до небес.

— Почему меня не позвали на массовые обнимашки? — тут же вклинивается облегчённо выдохнувший Робин и присоединяется к ним сбоку, едва не снеся своим телом в очередной раз. Эмма невольно думает, что он-то тут явно лишний, и корит себя за эту мысль. В конце концов, он ведь её друг. Единственный, кто выжил после резни с Бонартом, единственный, кто поддерживал её, когда она была всего лишь потерянной девочкой, которая едва ли могла добыть себе еду самостоятельно. И Эмма до сих пор любит его, как друга…

…Пока ей не нужно делить с ним Реджину.

— Фу, отвратительные прилипалы, — тарахтит Эмма, широко улыбаясь и смущаясь, но обнимая только Реджину. От неё по-прежнему пахнет цитрусами, и Эмма понятия не имеет, где, чёрт возьми, она взяла их в лесу, чуть ли не на отшибе мира, продолжая светить своим великолепием.

Магия, наверное.

— Так ты волшебница, Реджина? — обрадованно спрашивает Роланд, наконец поднимая голову и с трепетом глядя на бывшую королеву, разорвав их небольшую идиллию. Очевидно мысль, что перед ним настоящая волшебница, ему очень даже по душе.

Эмма видит, как Робин касается губами макушки Реджины, и невольно сильнее сжимает горло бутылки. Тёмное стекло напрягается под пальцами, и кажется, что если надавить чуть сильнее — оно попросту лопнет. Эмма выдыхает, прикрыв глаза, и снова натягивает улыбку, делая вид, что всё в порядке. В конце концов — всё ведь нормально. Они все здесь, живы и здоровы, маленький Роланд и вовсе в восторге от того, что увидел настоящую магию…

Она вновь делает глоток вина, глуша боль, и подходит ближе к Робину.

— Какой ты нежный, — тянет с язвительной усмешкой. — Хочешь, я тебя тоже чмокну? А то я…

— Иди на хрен, Свон, — смеётся Робин, слегка толкая её в плечо. Эмма ничего не отвечает, продолжая наблюдать за Роландом и Реджиной. И когда, думает она, они успели так сблизиться?

Реджина только недавно появилась в их лагере, но уже сумела завоевать доверие всех и каждого. Ну, или почти всех. Робин, Роланд, Бобби и ещё пару ребят точно от неё в восторге. Эмма прекрасно слышала их разговоры, и то, как они говорили: «Хорошо, что в лагере появилась настоящая женщина. Хотя бы рыбный суп теперь не такой мерзкий!»; Она даже невольно задумывается, а умела ли Реджина готовить раньше? Чем она развлекала себя в замке, где, скорее всего, была одинока? Училась ли она верховой езде и вышиванию, как все королевские особы.

Сама Эмма, живя в замке, предпочитала проводить время на тренировочном полигоне. Уже в одиннадцать лет она могла бы дать фору любому мальчишке, а в двенадцать отец впервые взял её с собой на охоту, где она подстрелила кролика точным и метким выстрелом. Отец, конечно, очень гордился ею, но затем вдруг сказал: «Как жаль, что ты не сын, Эмма». Оружие — то, что любил её отец больше всего на свете. В замке у него была даже отдельная комната, куда он никого не пускал и где хранил самые лучшие экземпляры луков, арбалетов и кинжалов. Пожалуй, любовь к оружию, — единственное, что их объединяло когда-то.

Слова Реджины вырывают её из размышлений, и она медленно опускает на неё взгляд. Огонь всё ещё полыхает на ладони, выглядя крайне опасным и метким оружием. Эмма думает, что запусти Реджина этот фаербол в неё прямо сейчас, — и она сгорит на месте, даже не успев почувствовать боли.

Эмма легкомысленно пожимает плечами, опустив уголки губ.

— Была то тут, то там, — говорит она, поворачиваясь к Реджине боком и не замечая её ревности. — И да, кое-что нашла. Смотри, тебе понравится. — Она стягивает с плеча новенький лук, присаживаясь рядом, и её глаза вмиг загораются энтузиазмом. Прочный ламинированный лук с изогнутыми плечами и тетивой из сухожилий животных; натёртый до блеска и гораздо меньше, чем обычные ясеневые или тисовые луки. — Эти луки делают дриады, называются zefhar, потому что они похожи на их рунический знак. Они намного меньше и легче, чем обычные, и стрелы летят по более пологой траектории, так что их почти не сдувает ветром. Правда, они стреляют на меньшее расстояние, но зато выстрел мощнее, и есть возможность долго натягивать тетиву, чтобы рука не устала. В общем, золото! Какой-то болван в трактире поставил его вместо денег, когда мы играли в кости. — Она широко усмехается, явно довольная своим новым приобретением.

— Пойдём покажу. Ты сразу почувствуешь разницу с этим ужасным учебным луком из ясеня… — Эмма в нетерпении тянет бывшую королеву за руку и широко улыбается. — Эй, Робин, спорим Реджина попадёт в цель быстрее Роланда?

— У Роланда больше опыта… — с сомнением тянет разбойник, и Эмма хмыкает, уже выискивая взглядом наплечник, который подошёл бы Реджине.

— Вот и посмотрим.

— О, не сомневайся, мы победим, — тихо усмехается Эмма, говоря это так, чтобы могла расслышать лишь Реджина, обжигая её ухо горячим дыханием. Находиться рядом с ней в такой близости — та ещё пытка; руки начинают слегка дрожать, а сердце колотится где-то в глотке, сжимая его и наполняя грудь чем-то огромным, почти разрывающим изнутри. Она тяжело сглатывает, стараясь собраться с мыслями, и наконец опускает руки на плечи Реджины, стараясь их расслабить, хоть и чувствует, как напрягаются мышцы под её пальцами. Тогда Эмма едва заметно ведёт ладонями по предплечьям и замирает возле защитного, вычищенного до блеска наплечника, который сидит на плече Реджины просто идеально. — Расслабь руки, — тихо говорит она ей на ухо. — Они должны быть лёгкими и не дрожать. Как продолжение лука.

Эмма ухватывает её за запястье, которое удерживает лук за центр, и добавляет:

— Рука не должна дрожать, она должна быть твёрдой и крепкой, иначе ты точно промахнёшься. В детстве нас заставляли часами стоять с вытянутой палкой на весу, чтобы рука не дрожала, так что ты научишься… И не жмурь глаз, поверь, они понадобятся тебе оба, — улыбается она, фиксируя руки Реджины чуть выше; так, чтобы натянутая тетива касалась подбородка и уголка губ. — Натягивай осторожно, придерживая кончик стрелы, но не оперение. Пока не почувствуешь солоноватый привкус тетивы возле губ. Чувствуешь? — спрашивает, одновременно управляя её рукой и натягивая тетиву вместе с ней. Затем она опускает руку на талию, помогая Реджине встать в правильную позицию.

— И всегда отклоняйся чуть назад, повернувшись лицом и носками к цели. Не смотри на лук и стрелу, даже не отвлекайся на них. Смотри прямо в цель, даже когда отпустишь тетиву, иначе сместишь центр тяжести и промахнёшься. Главное попасть не в десятку, а в то место, куда целишься.

Она вновь опускает ладонь ниже, на бедро, чтобы немного расставить ноги и дать Реджине устойчивую правильную стойку. Слегка сжимает, едва сдерживая себя от шумного вздоха, который почти срывается с губ, когда её пальцы касаются тёплой плоти недалеко от центра. Ей кажется, что это тепло обжигает, проходясь от руки и по всему телу до самого низа живота, застывая там и не давая сделать нормальный вдох. Но Эмма всё же берёт себя в руки и вновь придирчиво оглядывает стойку Реджины, внося ещё несколько правок.

— А теперь, — шепчет она на ухо, один в один прилегая к её силуэту, придавая твёрдость и хватке, и стойке, — расслабь руку и выпускай стрелу. Только не двигайся. Не пытайся податься вперёд или назад. Стой ровно так, как стоишь. Давай… — И Эмма отпускает её руку, удерживающую тетиву возле уголка губ. Одновременно с этим слышится свист, а сразу за ним — ещё один. Это Роланд и Реджина почти одновременно отпускают тетиву, позволяя стреле лететь свободно, рассекая воздух.

Даже несмотря на задержку, укороченная стрела Реджины, выпущенная из друидского лука, успевает обогнать стрелу мальца, и втыкается ровно в восьмёрку на дереве. Не входит до конца, потому что силы выстрела оказывается недостаточно, но и стрела Роланда почти что не долетает до цели. А это уже оттого, что лук Эммы гораздо легче, и натягивать тетиву в нём можно дольше, нежели в обычном ученическом.

— Я требую реванш! — тут же кричит расстроенный Робин, и Эмма глухо смеётся. — Пускай теперь стреляют сами!

Эмма отступает на пару шагов и делает несколько глубоких, успокаивающих вдохов, пока внутри всё сгорает и изнывает от желания. От желания снова касаться её, снова быть ближе, вновь провести ладонями по её талии, коснуться нежной тонкой кожи, вдыхая аромат волос… вновь коснуться её губ своими губами. Она почти видит всё это наяву, и оттого желание и возбуждения становятся только сильнее. Ей требуется время, чтобы прийти в себя, так что она слегка отворачивает голову к реке, вдыхая свежий воздух с привкусом леса и земли.

А когда снова поворачивается — видит, словно в замедленной съёмке, как губы Робина касаются губ Реджины. Как его, а не её рука ведёт по щеке, ближе к волосам, чуть отодвигая их в сторону. Видит, как напрягаются его руки и как расслабляются плечи Реджины, словно ей это нравится, и нет ничего правильнее, чем этот короткий и в то же время бесконечный поцелуй.

На мгновение её сознание мутнеет, забирая все звуки, кроме звука собственного бьющегося сердца. И только вскрик Роланда, подбежавшего к ней, чтобы привычно забраться на плечи, вырывает её из тугого и вязкого, словно болото, оцепенения.

— Да… — говорит она медленно, опуская на него взгляд. — Конечно, малыш.

Она присаживается на корточки, помогая ему забраться на плечи, и подбирает с земли лук и бутылку вина. Роланд весело болтает ногами, сидя у неё на плечах, а затем вдруг звонко говорит ей прямо в ухо:

— Папа и Реджина поцеловались! Значит, Реджина теперь будет моей мамой? Хочу, чтобы она была моей мамой!

Эмма поднимает взгляд сначала на удаляющуюся спину Реджины, а затем переводит на лицо идущего поблизости Робина. Тот только пожимает плечами с озорной и смущённой улыбкой, и Эмма готова, действительно, мать его, готова ему врезать. Потому что эта пошлая улыбочка, которая играет на его губах, так отвратительна, что её начинает тошнить. Она готова забыть о том, что Робин — её лучший друг. Готова забыть о том, что они пережили вместе и из какого дерьма выбирались только благодаря поддержке и усилиям друг друга. Она готова забыть обо всём на свете, лишь бы стереть эту улыбку с его лица, и больше

никогда

не подпускать

к Реджине.

Но вместо этого она только горько усмехается и отвечает:

— Да, наверное будет.

И делает большой глоток вина. Думает о том, что ей нужно снова напиться. В какой-то момент алкоголь полностью стирает боль и мысли, — остаются лишь пустота и забвение, такие желанные, хоть и короткие. Но в эти мгновения исчезают и страх, и боль, и желания. Эмма не может больше сбежать в город, зная, что для других это будет выглядеть слишком подозрительно, — да и сама она не хочет выглядеть слабой в собственных глазах. Но привезённого с последней вылазки алкоголя вполне достаточно. Возможно, хватит на то, чтобы пережить неделю, а дальше… она что-нибудь точно придумает.

Эмма снова отпивает из бутылки, и в этот раз Робин не выдерживает:

— Господи, Эмма, ты можешь не пить хотя бы при Роланде?! Да что с тобой?

Эмма резко сжимает пальцы, впиваясь ногтями в собственную ладонь, чтобы не ударить его.

— О, простите, — говорит она ехидно, резко к нему развернувшись. — Твой сын живёт в разбойничьей банде и каждый день видит, как напиваются Бобби и Джек. Уверена, Мэриан бы это всё понравилось.

Робин удивлённо распахивает глаза, не ожидая такого выпада. Тем более — настолько болезненного, да ещё и от близкого друга. А затем он злится, хватает Роланда под руки и сажает себе на плечи несмотря на то, что несёт кучу экипировки. Эмма только пожимает плечами и, обогнав Реджину, скрывается за деревьями, чтобы первой добраться до лагеря и наконец напиться. Этот чёртов поцелуй до сих пор не выходит у неё из головы. Стоит ей только прикрыть глаза, как он, словно домкратов меч, нависает над ней, грозясь раздавить и уничтожить. Эмма ненавидит себя за это; за свои чувства к Реджине, за ненависть к Робину, за идиотское поведение, словно она — глупый подросток, который только-только сбежал из-под маминого крыла, и теперь намеревается учинить бунт.

Она делает глоток за глотком, но чёртов поцелуй так и не выходит у неё из головы. Ускользает вообще всё, кроме него; остаётся лишь ярость, злость и ненависть к себе и к остальным. С каждой секундой и с каждым новым глотком ей хочется просто исчезнуть и раствориться, и желательно сделать это как можно быстрее, потому что она буквально чувствует, как всё случившееся уничтожает её. Эмма, никогда не верящая в любовь и никогда не любившая по-настоящему, — в романтичном, разумеется, плане, — теперь готова положить собственную голову на плаху, лишь бы не чувствовать всего этого. Вернуть прежнюю Эмму, которую волнуют только выживание, разбойничья банда и новое оружие. Прежнюю Эмму, которая не стала бы жалеть себя и напиваться в хлам только из-за того, что… чувства буквально проникают под кожу и разрывают изнутри. Её противно от самой себя, и это она тоже хочет забыть, а потому пьёт ещё больше, дожидаясь момента, когда же всё, наконец, исчезнет. Она обещает себе взять себя в руки утром.

— Нужно прочистить голову, а? — понимающе спрашивает Джек, присаживаясь рядом. Эмма слегка выгибает брови, а затем кивает. В лагере нет никого лучше него, кто разбирался бы в выпивке и «прочищении головы». — Идём, покажу кое-что. Ты вообще знала, что мы, ну, я имею в виду чародеи, часто используем курительные травы? Это не наркотик типа того, что толкают в тавернах, просто лёгкое… расслабление. Ну, ты понимаешь? Прочистить голову, избавиться от мыслей. Иногда очень помогает, особенно когда нужно сосредоточиться на задании.

— Джек, — пьяно бормочет Эмма, толкая его в спину. — Ты можешь завалить и достать свои травы. И хватит заливать мне, ты вообще не бываешь трезвым.

Джек только смеётся над ней.

— Да-да, конечно, сейчас. А что до трезвости, то этот мир для неё слишком дерьмовый. К тому же так я могу общаться с умершими.

— А-а-а-ага, — говорит Эмма, выгибая брови и принимая от него курительные травы, которые пахнут как-то душно и скорее неприятно, но запах трав последнее, что её волнует. Ей нужно очистить голову, как выразился Джек. — Ты уверен, что это не глюки?

— Конечно, уверен.

— Сука, ну только мёртвых мне и не хватало… — бормочет она себе под нос, делая несколько затяжек и сразу же кашляя.

Ближе к вечеру ей всё-таки удаётся «прочистить голову». Во всяком случае, поцелуй Робина и Реджины больше не стоит перед глазами, и единственное, о чём думает Эмма… примерно ни о чём. Она хвастается своим новым луком и наконец впервые за долгое время ощущает себя так, как прежде. Ребята собираются вокруг и рассказывают друг другу байки, хвалятся новым оружием или какими-нибудь приключениями, и всё кажется таким спокойным и умиротворяющим. Даже природа вокруг внезапно становится как будто бы ярче, трава — зеленее, закатное солнце — расплывчатое и яркое. Даже её собственные руки как будто бы преобразуются, а тело кажется лёгким и подвижным.

— Эмма! Ты издеваешься, что ли?! — слышит она крик Робина, потянувшись за очередной затяжкой; но не успевает её сделать, так как Робин резко хватает её за плечо и разворачивает к себе лицом.

— Робин, какая встреча! — наигранно радостно восклицает Эмма, раскинув руки в стороны. — Ну, и как вы погуляли? Хорошо было? Надеюсь, что да, потому что…

— Эмма, да что с тобой происходит?! Ты в последнее время ведёшь себя, как идиотка, принимаешь идиотские решения, напиваешься! — кричит он на весь лагерь, или Эмме так только кажется.

— Робин, — говорит она медленно, — отвали, ты мне не мамочка. У нас тут свобода выбора, ёбаный ты ж в рот!

— Нет, — рычит он. — Ты сейчас же пойдёшь, умоешься, и приведёшь себя в порядок. С меня хватит этого…

Он пытается схватить её за руку, и это буквально выводит Эмму из себя. Она вырывается, неудачно взмахнув рукой, и Робин, уже по инерции, перехватывает её корпус, словно защищаясь, и ударяет в живот. Эмма тут же сгибается пополам, кашляя, а затем резко отталкивает его от себя. Ошарашенный, Робин пытается подойти ближе:

— Эмма, прости, я не хотел… Это… Просто рефлекс.

— Пошёл ты на хуй, Робин. Я сваливаю. Счастливо оставаться, голубки.

Эмма сама понятия не имеет, куда ей идти. Зачарованный лес — свободная страна, полная опасностей и идиотов, но уж что-что, а постоять она за себя сумеет. Алкоголь бурлит в ней, смешиваясь со злостью и болью, с ненавистью и жалостью к себе; вынуждает принимать поспешные и импульсивные решения. Так что, отходя от костра, Эмма полна решимости покинуть этот чёртов лагерь раз и навсегда. Пускай делают, что хотят, думает она, но она точно не намерена смотреть на этот грёбаный цирк. Уж лучше подальше и в одиночестве, чем каждый день наблюдать, как человек, в которого влюбился, целует другого. Прикасается к другому. Уходит «погулять», чёрт возьми, с другим.

Она уверена, что рано или поздно это сведёт с ума.

Во всех сказках о любви героев ждёт счастливый конец, но ни в одной Эмма не видела, что бывает с теми, кто влюблён безответна. В волшебном сказочном мире, где обитают феи и гномы, а волшебная пыльца способна сотворить замок из воздуха, — просто нет места для такой ерунды, как безответная влюблённость. Всё должно быть и д е а л ь н о. И в конце, разумеется, все должны жить долго и счастливо, а потом умереть в один день.

Что ж, думает она. Раз так, то такого человека она найдёт точно не в этом лагере, который раньше называла домом.

Но не успевает она сделать и пары шагов, как кто-то вновь хватает её, вынуждая развернуться. И Эмма злится на это, — потому что она, чёрт возьми, не собака, которую нужно выдрессировать и заставить выполнять команды. Она встречается взглядом с разъярёнными тёмными глазами, но даже это её не успокаивает. Напротив, — напоминает об истинной причине, почему она так хочет уйти. Спрятаться ото всех и просто исчезнуть.

[float=left][/float]
— Реджина, — тихо говорит она и запускает пальцы в собственные волосы, убирая их с лица. — Чего ты хочешь? — Она чувствует лишь усталость, вся эта ситуация с Робином и Реджиной вымотала её окончательно. — О, я придумала. Давай позовём на помощь голубую фею, чтобы она избавила меня от моих чувств. Ах да, они же не настоящие! Ну, тогда что тут попишешь…

Она пытается отстраниться, но из-за выпитого алкоголя сил сопротивляться просто не хватает. Её рефлексы замедлены, мозг практически не соображает, а язык и ноги заплетаются, поэтому она просто стоит на месте, не понимания, почему земля слегка покачивается.

— Не знаю, но уверена, я что-нибудь придумаю. Мало ли в зачарованном лесу мест, где можно остановиться… И отпусти меня уже.

Она шумно выдыхает через нос, услышав это «принцесса Эмма», которое из уст Реджины звучит как издательство. Она понимает это даже сквозь пелену злости и алкоголя, которые затуманивают разум и не позволяют мыслить ясно. Словно Реджине мало всего случившегося, и она хочет сделать ещё больнее, — надавить на самую больную мозоль, точно зная, что это вызовет отклик и разозлит. Эмма щурится, тяжело дыша, и, если бы могла — наверняка резко бы выдернула руку. Но хватка трезвой Реджины сильнее, и потому покачивающаяся, едва стоящая на ногах Эмма может лишь злобно пыхтеть ей в лицо.

— Да откуда тебе знать, кто я такая, а?! — хрипит она, борясь с давлением в горле и сглатывая подступающие слёзы. — Может быть, я всегда такая. Ты меня знаешь два дня! Простите, что не оправдала ваших ожиданий, ваше величество! — говорит она громче, так, что в лагере наверняка слышно.

Впрочем, подходить к ним никто не смеет. Робин занят Роландом, а остальные ребята то и дело перешёптываются, и этот шёпот будто застывает у неё на коже. Даже сквозь пьяную пелену она осознаёт, что утром ей будет стыдно. Она точно знает, кого и что они обсуждают и над кем посмеиваются. Но со всем этим она разберётся завтра. А пока ей нужно только убраться отсюда подальше…

Эмма тащится за Реджиной, словно нашкодивший котёнок, и пытается упираться, однако бывшая королева вновь оказывается сильнее несмотря на — казалось бы — хрупкое телосложение.

— Ого, вы и материться умеете, ваше величество, — шипит она, едва не запнувшись о корень дерева. — Смотрите только при Роланде не ругайтесь, а то Робин и вас ударит, — добавляет, окончательно выдавая свою обиду и ревность.

Они останавливаются возле холодной реки, и Эмма точно знает, что собирается делать бывшая королева. И потому в момент, когда она начинает её толкать, Эмма собирает все свои силы и хватает её за руку, утягивая за собой. Они приземляются прямиком на берег холодной бурлящей реки, и Реджина оказывается у неё на коленях. Брызги реки попадают им на лицо, холодные волны мигом смачивают одежду, делая её неприятной, липкой и тяжёлой. На какой-то миг воцаряется полная тишина, пока они обе пытаются вдохнуть воздух после внезапного ледяного душа, а затем Эмма поднимает глаза на лицо бывшей королевы и… начинает смеяться.

Холодная вода неприятно бодрит, немного проясняя мысли, но в то же время придавая и сил. Она хочет ухватиться за Реджину, не позволяя ей встать, но та успевает ускользнуть раньше, и Эмма тяжело выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, злясь на себя и на неё одновременно, дрожа от холода, но в то же время наслаждаясь им. Тем, как пробираются холодные дорожки под одежду, пусть и резко, но остужая разгоряченные кожу и разум.

— Меня сложно ударить, Реджина, — говорит она уже яснее, и её язык почти не заплетается. Конечно, она могла бы наплести про Робина с три короба, рассказать, что он может поднять руку и всё в таком духе, но… она не хочет обманывать Реджину. Не таким образом. Это было бы слишком низко с её стороны. — Робин и мухи не обидит, если ты об этом. А когда я трезва, он мне вообще не ровня, знаешь ли, — кряхтит она, всё же принимая ладонь и поднимаясь на ноги.

Ветер тут же обдувает всё ещё холодную кожу, и Эмма ёжится, поднимая взгляд выше.

Они оказываются слишком близко.

Снова.

И Эмма в очередной раз готова пойти на поводу у своих чувств, даже если для Реджины это и будет ошибкой. Но сейчас она кажется так прекрасной. С мокрых волос стекает почти серебряная в свете луны вода, очерчивая скулы и делая королевский профиль ещё яснее. Её глаза блестят, а губы дрожат; Эмма хочет накрыть их, чтобы согреть.

— Реджина, ты такая красивая, — бормочет она, ведя ладонью по её щеке. И подходит ближе, когда бывшая королева не шарахается от неё в сторону, как от чумной. — Я никогда не встречала таких девушек, как ты. Ты… сильная и…

Она выдыхает ей в губы, обхватывая лицо уже обеими руками. С них до сих пор капает вода, но Эмма даже не обращает на это внимания.

— Талантливая. Просто невероятная. И ты знаешь, что дело не в… — Она слегка приподнимает её лицо и прикасается губами к линии скулы, едва не застонав от этого ощущения. От того, что может наконец прикоснуться к ней так, как хочется больше всего. — Не в сексе. Я просто…

Она осторожно спускается поцелуями ниже к шее, ведёт по ней губами, чувствуя как ускоряется под кожей чужой пульс. И это окончательно сводит её с ума. Она ничего не может поделать с этим ощущением правильности, как будто всё так и должно быть.

— Я люблю тебя, Реджина,  — горячо выдыхает она и прижимается теснее.

В тот момент, когда Эмма произносит эти слова, её татуировка льва на предплечья начинает мерцать, словно посыпанная пыльцой феи. Она не чувствует этого физически, но ощущает внутри: словно тугая волна, растёкшаяся по венам и артериям, замершая у самого основания губ и взорвавшаяся в момент поцелуя. От этой волны внутри разливается тепло и свет, и Эмму переполняет невероятная нежность и любовь, каких она никогда не чувствовала раньше. Это немного сбивает с толку, даже пугает, но она готова делиться этим чувством с Реджиной, отдавая себя всю без остатка, прикасаясь к ней, целуя её, просто находясь рядом с ней.

Она тихо стонет ей в губы, опуская внезапно ставшей твёрдую руку на талию, и прижимает теснее, будто пытается слиться воедино. Показать, насколько силён этот свет, когда она рядом, подарить ей это тепло. Эмма понятия не имеет, как работает истинная любовь в сказках и головах волшебных фей, но одно она знает наверняка, — её любовь к Реджине точно истинная. Настолько объёмная и настоящая, что она ощущает её почти физически в покалывающих пальцах и горящей коже, в сжимающихся от нежности лёгких, во всём теле, которое внезапно становится таким органичным и будто бы идеально подходит к силуэту королевы.

Она ненадолго разрывает поцелуй только для того, чтобы выдохнуть горячо и тихо, — «Реджина», — а затем спуститься поцелуями к основанию шеи. Исследуя губами нежную горячую кожу и шумно выдыхая, слыша отклик. Чувствуя губами, как сильно бьётся её сердце.

Эмма повторяет эти слова снова и снова: в каждом касании и в каждом движении.

Потом она чувствует, что к той силе, что разливается внутри — прикасается совершенно другая. Как будто бы чужеродная, не принадлежащая ей, но имеющая над ней власть. Её веки начинают тяжелеть, и в момент, когда она почти засыпает, Эмма понимает, что случилось.

— Нет, Реджина… Пожалуйста, не на…

Договорить она так и не успевает, провалившись во тьму. Ту самую, которую так жаждала, но в которой её поджидают страхи и сомнения в виде снов и воспоминаний.

Она не помнит, что ей снится, но, когда просыпается утром, голова ей кажется тяжёлой, а каждый шорох отдаётся ужасной болью в висках. Желудок крутит, а всё тело ужасно ломит. Первое время она пытается просто сосредоточиться на собственном теле, а затем совершает огромную ошибку, открыв глаза. Яркие лучи солнца, словно искусный меч воина, вонзаются в сознание, разрывая мозг на части. Эмма глухо стонет, пытаясь поднять руку, чтобы прикрыть глаза, но та оказывается слишком тяжёлой и непослушной. В желудке свинцовым шаром напоминает о себе вчерашняя попойка, но Эмма, кажется, не в состоянии даже пошевелиться. Смесь алкоголя и курительных трав буквально приковывают её к месту, пока она начинает смутно вспоминать события прошлой ночи. Она вспоминает драку с Робином, которая тут же отдаётся тугой болью в животе; вспоминает ссору с Реджиной, и… поцелуй с ней в лесу. И снова открывает глаза, на этот раз приподнимаясь на локтях, чтобы оглядеться.

Она лежит в хижине, где обычно спит Реджина. Судя по свету — уже примерно полдень. Сама же бывшая королева сидит неподалёку и выглядит уставшей и напряжённой.

— Реджина… — хрипит она и тут же прочищает горло. Только простудиться ей не хватало.

Воспоминания фрагментами врываются в сознание. Она помнит, как они болтали возле костра, но затем её мозг делает невероятный кульбит, — и вот она уже стоит в лесу возле реки и целует Реджину. Вспоминает её мягкие губы и упругую кожу, вспоминает тихий, едва сдержанный стон, сорвавшийся с её губ; и часто бьющееся сердце, биение которого она ощущает собственными губами, когда прижимается к изгибу шеи. Вспоминает те заветные слова, которые не рискнула бы сказать в трезвом состоянии, и как от них начинает мерцать татуировка, разливая тепло внутри, которое кажется ей волшебным. Как эта энергия будто бы волнами исходит от неё, — и Эмма готова поклясться, что видела эту энергию и могла потрогать её пальцами, если бы только захотела.

Она думает, — а не показалось ли ей это? Джек упоминал, что после курительных трав, которые он постоянно использует во время ритуалов, может мерещиться всякое, в том числе и духи умерших. Но Эмма не может поверить в то, что всё случившееся — всего лишь ведение. Оно ведь было таким реальным. Как и стоны Реджины, её отдача. Эмма точно помнит, что Реджина хотела этого так же, как и она сама. Но если нет, то мозг явно сыграл с ней злую шутку, подкидывая ощущения и видения, которых она больше всего хотела.

— Спасибо, — хрипит, принимая стакан из рук подошедшей Реджины, голос которой звучит громко и набатом отдаётся в висках. Эмма делает пару глотков воды, но от прохладной воды горло начинает болеть лишь сильнее, а желудок и вовсе скручивается в тугой узел, так что она отставляет стакан в сторону, слегка поморщившись — скорее удивлённо. — А ты… — Она морщится снова, не зная, как задать вопрос и как на него вообще решиться. — Ты помнишь, что вчера произошло?

Эмма прикрывается ладонью от солнца, болезненно щурясь, и громкий голос Реджины снова бьёт по вискам, будто застревая в голове.

— Нет-нет-нет, — стонет она, падая обратно на шкуры. — Не надо. И не кричи, пожалуйста. Ты можешь как-то… выключить солнце? — Она слабо тянет одеяло на себя, с удивлением подмечая, что полностью в одежде; даже ботинки на месте. Но сейчас это последнее, что её беспокоит. Так что она накрывается одеялом с головой, прячась от Реджины с её суровым взглядом, и от слепящего солнца, от которого голова начинает болеть только сильнее.

Ей кажется, что она сгорает изнутри. В последний раз она чувствовала себя так же дерьмово только в детстве, когда простудилась, катаясь с мальчишками на коньках по замёрзшему озеру. Они соревновались, кто прыгнет выше всех через камень, и Эмма, не рассчитав силы, улетела прямо в прорубь. На следующий день у неё поднялась жуткая температура, а врачи ещё неделю крутились возле её кровати, не позволяя встать или, тем более, пойти на тренировку.

Похмелье у Эммы бывало и раньше, и она точно чувствовала своё тело, зная наверняка, что дело не только в нём. Последствия магии? Она точно помнила, что Реджина усыпила её, и это было… сродни предательству. Но Эмма до сих пор не уверена, что всё случившееся — случилось на самом деле. Желая убедиться в этом, она чуть опускает одеяло и берёт Реджину за руку, опуская её ладонь себе на лоб.

— Реджина, я кажется умираю, — жалуется она. — Ты можешь как-то… свой магией вылечить?