зимний солдат не увлекается девочками - программа вдов едва ли цепляет его взгляд или интерес, он лишь следует отданному приказу и отдает самого себя, чтобы этих девочек научить хоть чему-то. некоторые из них не переживут тренировок, некоторые не переживут холодную зиму, а некоторые - лишь малая часть, - сможет послужить цели великой, изначальной, ради которой они дышат, ради которой их подбирают с улиц, детских и публичных домов. зимний не выделяет из них никого - похожие друг на друга куклы, контролирующие себя слишком хорошо для детей, таящие отрицательные эмоции под замком. их разделяют лишь внешние признаки, но внутри все похожее друг на друга, что-то, что зимний не в силах понять и не собирается, если честно. его не трогают чувства, когда он смотрит на них. жалость не посещает стен красной комнаты. холод ладони директрисы на их спине, когда она выводит их - маленьких, обманчиво хрупких, жалких, - на ринг с ним и отдает на растерзание. холод ударов, которым они пока не могут найти противодействие. зимний тонкие девечьи кости ломает, делает из тел отбивную, вбивает лбом в пол до кровавой лужи, ореолом растекающейся под волосами. ему говорят - не щади. и он не щадит их в тех рамках, которые считает нормой уставом программы. они избиты в кровь, но все еще живы. зимний с ухмылкой замечает, что человек без рук тоже может быть живым. аня шутку не оценивает.

аня вообще не смеется, улыбается редко, так тускло, бледно, едва заметно, словно за это ее палками изобьют до полу-смерти. аня отличается от вдов тем, что он не бьет ее по приказу кого-то стороннего, она просит об этом сама, прогибая спину в каком-то больном экстазе, кровавыми губами оставляя на его коже красные отметины. аня не боится боли, желает ее больше, чем кто-либо еще, просит внимания, но никогда - понимания и жалости. зимний мог бы назвать ее как угодно, безумной, дикой, ненормальной, никак не жалкой. зимний не увлекается девочками из программы, выделяет разве что одну, что на его удары может найти ответ, уйти и накинуться самой, и аню. аня заставляет себя заметить, врываясь в его личное пространство, нарушая все протоколы безопасности и уставы школы своим "хочу". директриса все равно не накажет свою дочурку за столь вопиющее нахальство, если узнает сама. зимний сдавать ее не собирается, смысла в этом не видит.

он никогда не спрашивает почему она не тренируется с остальными, по сути вообще не задает вопросов. зимний разговаривает редко, односложными ответами обычно обрывает любые вопросы, ограждается мрачными шутками и обещаниями. аню он пытается испугать раза два, первые, когда в его подвал она спускается бесстрашным иследователем. здесь темно, сыро, а еще мыши бегают по углам - зимний шутки ради метает в них ножи, промахивается специально, ведь соседей не убивают. дряное освещение, пару предметов интерьера - что кроме стола и кровати вообще машине нужно? - голые стены. ему тут нравится, потому что сюда никто не сунется, почти никто. аня становится исключением. сперва наблюдает, сидя на верхушке лестницы, солдат великодушно позволяет ей развлекаться, наблюдать - даже его ногота ее совсем не смущает. потом смелеет, становится наглее. один раз он метает в нее нож, срезая пару прядей волос, другой душит прямо у выхода, но видит в глазах не страх. неуместное возбуждение. и тогда ему становится правда интересно - чего хочет аня?

аня на вопросы не отвечает совсем, отмалчивается, хмурит брови, что делает ее лицо чуточку старше, почти как у разочарованной проигрышем вдовы матери. аня прижимается плечом к его плечу на узкой койке, поджимает под себя ноги и сидит с ним в тишине по несколько часов, едва ли подавая признаки жизни. зимний не обращает на нее внимания, находя где-то шахматы и разыгрывая сам с собой партию. он не предлагает ей сыграть или свалить нахуй, он просто мирится с ее существование, а потом дает то, что она так просит.

на коже ани расцветают созведия. солдат будто ведет кистью по белому полотну, смешивает краски, синим по запястьям, ярко-красным по бледным щекам, создает шедевр, понятный ему одному. ему все равно как. он может вбивать ее спиной в стену, царапая спину при каждом движении, бионической рукой сдавливая горло, живой  - удерживая запястья (не трогай меня, никогда, этого я тебе дозволить не могу). может взять прямо на полу, сдавливая бедра, позволяя ей на какое-то мгновение ощутить власть, двигаться самой, сверху смотря прямо в глаза (для ани важен визуальный контакт, он дает это ей). может на столе, рукой смахивая прежде шахматную доску, раскладывая ее на фигурах, вдавливающихся в кожу. может все. и плевать, что перед ним все еще ребенок, она просит об этом сама, а ему совсем несложно уделить внимание вне рабочих дел.

романова дерзко скалит зубы, чувствуя себя свободной от всех оков. директриса отворачивается, контроль ее опадает паутиной с крыльев попавшейся бабочки. лучшая из программы дает солдату повеселится, почувствовать себя не дураком, избивающим детей в зале для тренировок. на ее отпор он всегда находит ответ, не всегда укладывает на лопатки, но в этот раз ведет и сжатый кулак останавливается прямо у красивого личика. у девочек новая дисциплина соблазнения и директриса настоятельно просила не портить им лица. зимний не видит ничего плохого в том, что трахает дочь директрисы. кто-то будет трахать каждую вдову, по тысячам раз, в тысячах разных поз. маленьких, подростков, взрослых. мужчинам плевать, им главное почувствовать под собой хрупкое тело, сжимающееся, жаждущее. в этой школе нет счастливых детей, детства у них уже не будет, а взрослая жизнь полна мерзостей.

что директриса планирует сделать с аней?
впрочем, не его дело.

зимний возвращается в свой подвал к вечеру, приняв перед этим холодный душ - материал тренировок не заслуживает траты ценной горячей воды. койка скрипит под его весом, с волос капают крупные капли воды на голые плечи и старый плед. он не ждет аню, хотя прекрасно знает, что она придет и в этот раз, расставляет фигуры на шахматной доске и погружается в игру с головой.

дверь подвала скрипом извещает о гостье многим позже.