Брашов встречает их надломленной лазурью рассветного неба, истекающей призрачным золотом нового дня. Тонкими клочками отступающего ночного тумана, повисшими меж рыжих черепиц как обрывки дамского платья на терновых кустах. Прекрасная дева Ночь убегала от Брашова в спешке и Лайя, из окна такси наблюдающая за свидетельством их недолгого рандеву, гадает в чем же причина этой торопливости. Так ли играла кровь и в пальцах затвердевал свинец, что скорый шаг отступления скрывал ломаное нежелание отдавать себя и свое внимание кому-либо еще? Или то торопливая поступь беглянки, подгоняемой долгожданным освобождением?
Лайя удивляется своим мыслям и хочет было поделиться ими с сестрой. Но Милли, вымотанная многочасовым перелетом, устало клонит голову к ее плечу и осоловело моргает. Лайя улыбается уголками губ, запуская тонкие пальцы в буйные черные локоны сестры; мягко надавливает ладонью на висок, вынуждая положить голову себе на плечо, и когда младшая перестает возиться, устраиваясь поудобнее, вновь отворачивается к окну.
После привычной постной американской архитектуры, Брашов взрывается на языке послевкусием жженого утреннего кофе и национальной сладости, а на кончиках пальцев – сухими крупицами старины и разводами сотен ливней и пожаров на рыжих полосках черепиц. Хулиганистым мальчишкой, он легонько дует Лайе в лицо ароматом свежескошенных газонов и высаженных в центре цветов, беспокоит занавески в номере и не дает задремать. Бёрнелл какое-то время изучает его сквозь выставленную ею преграду – кованую решетку балконного ограждения, зыбкую попытку сохранить дистанцию между собой и городом, раскинувшемся в изумрудных объятиях гор. Любопытной кошкой следит с безопасного расстояния, прислушиваясь и присматриваясь к пробуждающемуся Брашову.
Какой он? Заблудившийся во мраке собственной истории, гротескный образ самого себя, едва находящий силы и желание представать перед алчущими? Надломленный историями битв и утопленный в крови и пожарах? Аляпистый, впитавший в себя слишком много культур (от валахов до саксов), и невпопад веселый и буйный, как молодящийся мужчина в годах, старающийся поспевать за современными трендами? Безразличный и непреклонный? Или, быть может, заботливый и покладистый?..
Лайя оставляет историю Брашова и его окрестностей ему самому, все мистические истории, от которых кровь должна стыть в венах – для завтрашней прогулки с Милли. А что же себе? Себе она выбирает самого Брашова, его суть и душу. Сменяя удобство дорожного костюма на легкие объятия черного хлопка платья, осыпает запястья и пальцы росчерками тонких золотистых колец и браслетов и назначает Брашову рандеву. По его правилам, но в придуманной ею игре.
Я приглашаю тебя на танец, на фантастический вальс
А ты король или голодранец, не имеет значения
Ведь то не музыка, а кровотечение
Виолончелей, саксофонов и флейт
И он откликается. Пусть не сразу, пусть поначалу настороженно. Но с каждой улочкой, названия которых Бёрнел подчас не могла не то что выговорить, но и прочитать, с каждым встреченным жителем он раскрывался ей чуть больше. Вел ее за собой, укрывал прохладной зеленью миниатюрных сквериков, скрывавшихся в потаенных дворах старых домов, на пару с теплым ветерком трепал волосы и подол платья у остатков древних защитных стен. И, словно проникаясь чужестранкой все больше, дарил цветы и улыбки, гостеприимно распахивал тяжелые двери старой таверны, где, пожалуй, не встретишь кроме нее ни одного иностранца и где вовсе не говорят по-английски, беззлобно подтрунивал над тем какое мучение третьей мировой ощутила в своем рту, попробовав национальную "чорба на борше" (и Лайя действительно даже знать не хочет как кому-то могло прийти в голову, что эти продукты можно смешать и есть).
У Брашова десятки лиц и голосов… Но Лайя не может отделаться от ощущения, что у ее Брашова теплые карие глаза и темные чуть вьющиеся волосы. У ее Брашова дикая, обезумленная, иссеченная нежностью улыбка и тревожный взгляд сквозь пепел выжженных цветов. Ее Брашов стелет своей благосклонностью ее шаг, с каждым следующим вспоминая все больше – о себе, о том каким он был, как видел и выглядел раньше и как любовался закатами. Пусть не с того крохотного балкончика небольшого музея в старом центре города, куда пустил Лайю местный сотрудник, проникшись их беседой об искусстве и подкованностью американки в истории Трансильвании. Но наверняка с какого-то похожего. Уже не существующего. Но все еще греющего сердце воспоминаниями, а ладони – каменной кладкой, напитанной теплом уходящего солнца.
Вечером Лайя получает смс от наконец-то проснувшейся Милли и только улыбается, качая головой. Такими темпами сестренка отойдет от джет-лега только к отлету обратно в Ластвилл. Сама же Бёрнелл, окрыленная прекрасным днем и утомленная многочасовой прогулкой, понимает – этой ночью она будет спать как мертвая.
Брашов доводит ее до дверей отеля, неловко ластится напоследок к ее рукам ночными тенями, но не спешит следовать дальше. Придерживая спадающую с узких плеч шаль, купленную в уютном магазинчике вдалеке от центральных туристических улиц, Лайя тянется к двери. Еще несколько ударов сердца, и они закончат это рандеву, не прощаясь, а она спешно скользнет в холл отеля, оставляя несуществующих наблюдателей гадать о причинах поспешности ее побега, как ранее утром гадала она сама.
Но тени Брашова останавливают ее. Окликают, обращаются. Кажется, впервые за день не предлагая и направляя, а…прося? Лайя мелко вздрагивает плечами от неожиданности и под перезвон десятка тонких браслетов на запястье замирает, так и не коснувшись двери. Доверчивая, открытая. Сегодняшний день и этот город подарили ей множество чудес и улыбок. Она не видит причин отказывать ему в его последней просьбе. Девушка оборачивается к говорящему, отмечая, что несмотря на акцент, у него очень чистый и понятный английский. Слегка склоняет голову к плечу, пытаясь разглядеть его, но свет от входной группы отеля перекрывает все мутными желтыми разводами электрического освещения. Все и даже луну, о которой говорил незнакомец.
Лайя делает несколько шагов вперед, ступая с тротуара на выложенное брусчаткой дорожное полотно, поднимает лицо к ночному небу и серебристому диску луны, укутанному мягким призрачным сиянием. Она улыбается уголками губ, изучая россыпь ярких звезд, которые уже отвыкла вот так вот видеть в центре города, и в который раз за сегодня жалеет, что давно забросила рисование.
– Она прекрасна. Такая далекая, но такая родная.., – Лайя согласно качает головой, переводя взгляд на силуэт мужчины, все еще стоявшего по другую сторону узкой пустой улицы, стараясь разглядеть его. – Как и звезды. Правда я не знаю насколько "особенно" для них быть такими. Это моя "первая луна" в Брашове, – Ей одновременно и нравится, и становится смешно от флера романтизма и напыщенности собственных слов. Словно героиня ромкома или игры, из тех, что так любит Милли. Лайя усмехается собственным мыслям и, ведя узкой ладонью по темно-винной ткани шали на своем плече, чуть виновато улыбается незнакомцу. – Как-то странно прозвучало. Наверное, я все еще под впечатлением от прогулки по городу.
Отредактировано Laya Burnell (2021-04-21 17:32:49)