[indent] Драклинг стар - на самом деле он куда старше, чем говорит, он прожил уже не одну жизнь, сменил не одну личину, и кое-что в нем истрепалось в нем, выветрилось, и он уже давным-давно не тот, кем был изначально. Он меняется, он считает себя умнее многих, но при этом у него все еще есть слабые места, одним из которых, кажется, становится Женя. Девушка становится чем-то постоянным в его жизни и его постели, она приходит к нему как кошка, когда ей вздумается [и это более чем понятно, потому что нельзя, чтобы их поймали], но на его зов откликается не хуже любой собаки. Она спешит к нему, крутится о него, греет его старые кости своим теплом, и Дарклинг сам не замечает, как привыкает к ней. Женя все также остается где-то между всеми, потому что она и не прислуга, и не гриша, и это заставляет и его воспринимать ее иначе, вне всех категорий и не обращая внимания на скучные ярлыки, которые злые и глупые люди всегда рады повесить друг на друга.
[indent] Никто кроме пары слуг не бывает в его покоях, никто не видит лампу, которую Женя принесла ему одной ночью, никто не замечает появление теплого пледа, который лежит сложенным в изножье кровати, никто не знает, почему бумаги на его столе вдруг оказываются сложены как-то иначе. Девушка не делает ничего особенного, но позволяет себе многое, потому что он не прерывает ее и не одергивает. Он услужливая, она хочет как лучше и пока что не делает ничего, за что на нее можно было бы разозлиться. Ее забота бытовая и приятная, ее поступки немного, но облегчают его жизнь [например, читать в постели удобно, но куда удобнее делать это теперь, когда у него есть лампа тумбочке, мягкий свет которой спасает его уставшие глаза от боли], и Дарклинг к этому привыкает. Для него в какой-то момент становится чем-то обычным увидеть ее у него в покоях, не обратить внимание на то, как она что-то перекладывает или протирает, и оставить ее у себя одну, если ему надо по какой-то причине куда-то отлучиться.
[indent] Сегодня Женю в комнате он оставляет одну ради кое-каких срочных дел. Если бы девушка пришла позже, то он не был бы вынужден томить ее ожиданием, но у нее ни с того ни с сего оказывается свободным вечер, потому что король развлекается на охоте, а королева второй день проводит в своих покоях, страдая от мигрени. Ни одному, ни второй она оказывается не нужна, о ней даже не вспоминают, поэтому она незаметно ускользает в Малый Дворец. Никто не будет ее искать, никто ее не хватится, поэтому ей можно ни о чем не переживать, да и ему тоже. Дарклинг оставляет ее у себя, плотно закрывает дверь за своей спиной, зная, что никто не станет к нему заглядывать, и отправляется на небольшой срочный совет, на котором обсуждаются последние новости с границы. В военном зале он проводит чуть больше часа, пока выслушивает донесения и отдает приказы, которые все тут же спешат начать выполнять. Он уходит последним, перепроверят и просматривает все в тишине, прежде чем уверяется в своей правоте. Да, он отдал верные указания, теперь главное, чтобы исполнили их именно так, как он сказал.
[indent] -Вот и все, во всяком случае на сегодня, - говорит Дарклинг, на ходу расстегивая пуговицы своего кафтана. Кажется, он устал, но это и немудрено - он генерал Второй Армии, у него уйма дел и обязанностей, как тут вообще можно не устать?

[indent] Дарклинг слабо улыбается, слыша замечание Жени. В самом деле, почти всегда, когда он говорит о том, что их никто не потревожит на протяжении всей ночи, непременно случается что-то, из-за чего он вынужден вылезти из постели и разбудить уснувшую у него под боком девушку. Она не имеет дурной привычки начинать просить его остаться [ее пальцы не цепляются за его ладони, обиды в ее голосе никогда не бывает], она не делает недовольное лицо и, если еще слишком рано для того, чтобы вставать, просто остается в его постели, засыпая вновь почти сразу после его ухода. С ней удобно, Дарклинг не отрицает этого, по-своему ценя то, что девушка не создает ему лишних проблем и неудобств. Именно из-за ее хорошего поведения он разрешает ей вольности, позволяя в его покоях чувствовать себя спокойно. С его разрешения Женя что-то у него меняет, пускай разрешение это и молчаливое, но разрешение, и девушка охотно пользуется им. Она все еще послушна, но уже не так робка, как прежде, хорошо чувствуя границы дозволенного.
Его комната наполняется какими-то незначительными вещами и деталями, о которых сам бы он не озаботился, потому что не подумал бы о них. Женя же ходит по обрыву, не подходя к самому краю, осторожно наполняет его жизнь приятными мелочами.
[indent] Зайдя в комнату Дарклинг даже толком не смотрит на Женю, поэтому не видит ее странной позы. Он снимает с себя кафтан, который вешает на спинку свободного стула [он не любит небрежность и неаккуратность, давным-давно он научился ценить вещи и по-другому вести себя уже не может], и ведет затекшими плечами. Он, все же, устал за день, мышцы у него напряженные и расслабятся явно не сразу. Он трет шею и развязывает узелки на своей рубашке, вполуха слушая девушку и бездумно кивая ей до тех пор, пока слух не режет слишком уж знакомое имя. Дарклинг замирает и поворачивается к Жене лицом, наконец, замечая книгу, невинно лежащую у него на столе. Судя по всему, он забыл убрать ее подальше, вот девушка ее и нашла, когда искала, что почитать. Он не запрещает ей трогать свои вещи, потому что создает видимость того, что ему нечего прятать, а тут такая досадная и глупая ошибка.
[indent] Подходя к столу Дарклинг не смотрит на Женю, взгляд его устремлен на дневник. Он касается его пальцами, задумчиво поджимает губы и некоторое время просто стоит и думая о чем-то своем.
[indent] -Осторожнее с тем, что берешь в руки, Женя, даже книга может быть опасной, - наконец, вздыхает он так, как вздыхал в детстве: не смотрите по сторонам во время тренировки, в бою никто не пожалеет; изучайте хорошо карту и готовьтесь, когда идете на задание, чтобы не умереть от холода или жажды; думайте, прежде чем говорить, иначе далеко вы не уедете. Вот и сейчас с Женей он говорит как раз таким вот тоном, которым неразумных детей учат каким-то непреложным истинам. - Это в самом деле его дневник, ты права. При жизни он оставил достаточно интересных записей, но их надо расшифровывать и не все его... скажем так, эксперименты были доведены до конца. Он умер раньше, чем сумел закончить начатое, - потому что его заковали в цепи вместе с воскрешенной дочерью и скинули в воду, чтобы он никогда больше не увидел солнечный свет. Люди не пожалели ни человека, которого давно знали, ни ребенка - ничего не изменилось за прошедшие века, люди все также жестоки и трусливы, не принимая тех, кто хоть немного отличается от них самих. - И что же ты успела прочитать? - Интересуется Дарклинг, решая, все же, Женю не ругать и не наказывать, потому что это его вина, что ей вообще на глаза попался этот дневник, не надо было оставлять его так бездумно на виду. Он переводит взгляд на девушку и касается пальцами местечка у нее за ухом, поглаживая его самыми кончиками.

[indent] Все гриши грезят об усилители, все без исключения: один раз попробовав увеличить собственную силу, природного запаса становится чудовищно мало. Жадность есть в каждом, кто-то умеет ее контролировать, а кто-то нет, но вряд ли найдется тот, кто добровольно откажется получить больше. Дарклинг, во всяком случае, таких не помнит, на его памяти все к чему-то стремились, каждый хотел стать сильнее и могущественнее, а его дед, великий Илья Морозов, нашел способ этого добиться. Он создал усилители, он был поистине великим гришей и внук лелеет мечты стать не хуже, а лучше и вовсе превзойти своего деда. Все это когда-нибудь случится, а пока что у него есть эти дневники, самое ценное, что осталось за стариком после его предполагаемой гибели. В этих дневниках, записи на которых велись для самого себя, и от того расшифровывать их тяжело даже ему самому, так что непонимание Жени неудивительно.
[indent] Девушка наивно верит, что здесь она в безопасности, хотя на самом деле таким как они везде опасно. Даже в его комнате [особенно в его комнате,] ее может подстерегать какая-то опасность, но Женя беспечна и уверена в том, что здесь, под покровительством Дарклинга и в его покоев, с ней никогда не случится ничего хоть сколько-то дурного. Это король чудовище, это его нужно бояться до потери пульса, но рядом с ним, вопреки всем предостережениям и здравому смыслу, она все тянется к нему, льнет и отказывается верить в то, что он говорит. Действительно, как она может что-то бояться, если ее любовник - сильнейший из всех известных миру гриш. Это так, но разве это безопасность? Разве не в его власти она находится, не он все решает за нее, не он тот, кто должен внушать ужас? Зря Женя ему доверяет, зря считает, что он защитит ее в любой ситуации, зря позволят очаровать себя и очаровывается так, что бежит к нему при первой же удачной возможности. Ее бы одернуть, вернуть с небес на землю, но сам Дарклинг молчит и иллюзии ее не разрушает, потому что благодаря ним девушка она так послушна и кротка.
[indent] Уголки губ Дарклинга, все же, дергаются вверг и он кивает. Рубашку он снимает с себя через голову и кидает ее на стул, а сам садится на кровать, ожидая, когда там прогнется под весом Жени. Он ждет, что девушка привычно прижмется к его спине ногами и животом, ждет, когда она коснется его плеч и поцелует за ухом, и дожидается. Он не оборачивается, когда слышит шорох ткани, терпеливо дожидаясь девушку и вздыхая, когда наконец-то чувствует на себе ее пальцы.
[indent]  - Твоя вера мне льстит, Женя, - тихо говорит он, послушно наклоняя голову, когда девушка велит ему сесть немного по-другому. - Может быть, что-то в его записях действительно безумно, но оттуда можно столько почерпнуть! - Он же зачитал все до дыр, он же уже что-то  успел опробовать, от чего пришел в безумный мир. А теперь дедовы записи вдруг оказывается у Жени, и теперь Дарклинг стоит на неожиданном перепутье , отличный от всех остальных, кто учится в этой школе. Он всю свою жизнь лгал, всю свою жизнь недоговаривал, и зная, что почти незнакомая ему честность может перечеркнуть все его планы. Но в самом ли деле это так? - Они были в тайнике. Все записи Морозова были там, а я лишь получил из в руки... как и должен был получить из его потомок,  - наконец, произносит Дарклинг, замолкая и давая девушке додумать все остальное.

[indent] Илья Морозов - это уже не живая легенда, о которой говорят со страхом и восторгом. Он если не самый великий и могущественный гриша, то один из них, потому что его эксперименты и его исследования поистине бесценны. Дарклинг помнит, как до дыр зачитывал дневники деда, когда мать нашла их и отдала ему, он помнит, как старался вникнуть в каждую строчку, как пробовал что-то сам, продолжая дедовы исследования с того места, на котором тот остановился. Он хранил эти записи как зеницу ока, переживал о них, но не как о наследии своего рода, а как о ключе ко всему. Усилители, объяснение их с матерью сил и многое другое было зашифровано Ильей Морозовым на этих пожелтевших от времени страницах, неровный быстрый почерк и обрывки фраз и формул хранили в себе тайны, которые нужно было непременно разгадать, и он разгадывает их до сих пор. Его дед не признавал деления на классы, и они с матерью, родившиеся в то темное и страшное время, тоже учились всему, чему могли. Илья Морозов не был субстанциалом, а его дочь и внук лишь сколько-то лет [десятилетий, веков?] подстроились под мир и начали зваться эфиреалами, хоть и умеют намного больше.
[indent] Женя, прежде чем начать разминать ему плечи, целует его шею и ластится как кошка. Она [умная девочка, удобная девочка, его девочка] скидывает с себя платье, и поэтому спиной он чувствует не бесконечные рюши и оборки, а тонкую ткань ее ночной сорочки и тепло ее тела. Дарклинг вздыхает, наклоняя голову вперед, чтобы девушке было удобнее, и вслушивается в ее ответ. Она не пугается, только лишь удивляется, любопытствует и не задает лишних вопросов. Она подстраивается под него, старается не нервировать его и не гневить, учится понимать его даже не с полуслова, а с полувзгляда. Он это ценит, позволяет ей многое и не замечает, как благодаря этому Женя пробирается ему под кожу. Привыкание происходит незаметно, но происходит: Дарклинг не ждет ее вечерами, а ожидает как нечто само собой разумеющееся; Дарклинг может жить без ее поцелуев и ласки, но сам тянется к ней, когда она в его постели; Дарклинг не любит никого, но Женя становится важна и не только из-за близости к королевской семье.
[indent] Когда Женя делает какое-то особенно удачное движение рукой, Дарклинг невольно вздрагивает и вздыхает от того, как ему становится хорошо и приятно. Ее руки в самом деле волшебные, и, пожалуй, даже как отказница Женя была бы более чем полезна.
[indent] -Расскажу, - после небольшой паузы соглашается он. Расскажет, но не все, потому что все девушке знать совсем необязательно, а кое-что, все же, ей знать можно. Вряд ли она воспользуется этим, вряд ли там будет что-то полезное конкретно ей, но... нет, что-то будет, поэтому можно не только утолить ее любопытство, но и дать возможность улучшить свои способности. - Расскажу, но позже, Женя, - Дарклинг дает ей свое обещание, хотя и не обязан, и они, кажется, оба знают, что он его выполнит.
[indent] Об Илье Морозове говорить как ни странно куда легче, чем о самом себе. Женя продолжает задавать вопросы и восторгаться, пока Дарклинг молчит и думает, что еще можно ей сказать. Что нужно ей сказать? Что не создаст проблемы и не разрушит все? В его голове эхом отдается голос матери: не доверяй, не люби, не прикасайся, все прах. Все прах, но Женя рядом с ним живая и теплая, у нее впереди еще годы жизни, а он...
[indent] -Да, мы все. Я последний в этой линии, больше Морозовых нет, - только его мать, только сестра, но они не в счет. Он думает о своем имени, перебирает в уме все, которые у него были, - Кирилл, Эрик, Аркадий, Антон, Кириган, Стасик, - и говорит то, которое не произносил долгие годы, - я - Александр Морозов, - и замирает, совсем отвыкнув от того, как оно звучит.

Отредактировано The Darkling (2021-04-21 17:47:37)

[indent] Имя, данное ему при рождении, Дарклинг ведь почти не использовал. Мать рано начала его прятать, она рано начала переживать о нем, поэтому придумывала им все новые и новые личины, никогда не позволяла им где-то надолго задержаться, потому что они не были в безопасности. Мало того, что они были гришами, так еще и со слишком необычными способностями - кто еще кроме них управлял тенями, кто еще кроме них был живым усилителем? Он кем только не был за годы своей жизни [имен очень много, слишком много, потому что за шесть веков у него была не одна даже жизнь, не две, а великое множество], как только не звался, кем только не назывался, а свое настоящее имя почти не использовал, почти не произносил его вслух, отвыкнув от него впервые за очень долгое время вспоминая его сейчас и озвучивая его не кому-то, а Жене. Это ли не признак того, как он доверяет ей, как привязывается к ней, делая что-то, что ему совершенно несвойственно.
[indent] За его спиной Женя на мгновение замирает, явно ожидая услышать все, что угодно, но никак не его имя. Ему кажется, он чувствует ее дыхание, ему кажется, что она проговаривает его имя одними губами, и ему хочется узнать, что она о нем думает. Вопрос свой он, впрочем, держит при себе и ждет ее, прикрывает глаза, когда девушка теснее жмется к нему, наслаждаясь тем, как после ее прикосновений перестают ныть плечи, и вздыхает. Она говорит, что его род еще может быть продолжен, а он не так уж и уверен, что его нужно продолжать. Что может быть хорошего у его детей, у его потомков? Ничего, ничего хорошего не может быть, во всяком случае сейчас, когда этот мир настолько далек от идеала. В этом мире гриши все еще беззащитны, у них даже в Равке прибежище хлипкое и слабое, готовое пошатнуться и развалиться от сильного удара ветра. Дарклинг переделает мир, перестроит его, потому что этим желание он живет шестьсот лет, и отказываться от него сейчас не собирается. После всего произошедшего это будет малодушием и кощунством.
[indent] Дарклинг хочет ответить Жене, но она зовет его по имени, и он неожиданно для себя теряет дар речи. Что-то в нем отзывается, просыпается, и он поворачивается к ней лицом, смотрит на нее широкими темными глазами и устраивает ладонь у нее на талии.
[indent] -Скажи мое имя еще раз, - просит он тихо и нетерпеливо. Сколько лет его так не звали? Сколько лет не пытались придумать его ласковых прозвищ, сколько лет он был кем угодно, кроме Александра Морозова, кроме Саши, который хотел изменить мир? Тысяча имен, тысяча историй, но ничего не могло заставить его коду покрыться мурашками. Он хочет услышать свое имя, хочет, чтобы она произнесла его, хочет увидеть, как ее губы складываются в слоги. Дарклинг и подумать не мог, что это на него так подействует, никогда не представлял, что какие-то жалкие шестнадцать букв могут иметь над ним такую власть. Он нетерпеливо облизывает губы и садится так, чтобы спиной опираться на спинку кровати, тут же притягивая девшку к себе и задирая подол ее сорочки, чтобы оголить красивые белые бедра.

[indent] При рождении ему было дано имя, но мать рано заставила своего сына позабыть его звучание. Она защищала его и придумывала им все новые и новые имена, чтобы в каждом месте, где они останавливались, никто не догадался о том, кто они. Они как воры прятались, бежали куда глаза глядят, словно сделали что-то дурное, боялись обернуться так, будто бы успели совершить какое-то страшное злодеяние, искупить которое можно лишь их кровью. В те далекие-далекие годы он был ребенком, еще совсем юнцом, но уже безымянным и многоликим. Зачем ему вообще нужно было это имя, когда никто не звал его по нему, когда мать запрещала ему произносить его вслух? Не лучше бы было, останься он и вовсе без него, не лучше бы было, если бы он так и остался безымянным мальчиком, которого можно называть как угодно? Свое имя он умудрился почти забыть, отвыкнуть от него, и поэтому теперь он с такой необычной жадностью вслушивается в то, как Женя его произносит.
[indent] Женя повторяет его имя, ласкает отдельно его слух, а отдельно его самого своими ловкими нежными пальцами. Он чувствует, что она использует свою силу, но не одергивает ее, не говорит ни слова о том, что не стоит ей уставать просто так, себе же на потеху. Если она устанет, то ему легче всего будет ей помочь, хватит одного только прикосновения, чтобы она вновь оказалась бодра, но вряд ли до этого дойдет. Ей и так хорошо, отдельно от поцелуев, которыми он покрывает шею и плечи, которыми вот-вот начнет покрывать и ее грудь, когда, наконец, оторвется, чтобы стянуть ее ночную сорочку. На то, что попутно он, сделав это, делает ее рыжую гриву растрепанной [неужели она успела избавиться от всех своих шпилек, пока ждала его?] он внимания не обращает - ему Женя, как ни странно, не прилизанной и не идеальной нравится куда больше. В рюшах и с высокими прическами она не кажется ему такой красивой, какой кажется, когда одета как-то проще. В их новом мире, где все будет иначе, она будет красивой постоянно - хватит ее лица и рыжих волос, хватит виднеющегося благодаря простым платьям силуэта, а все остальное будет уже не нужно.
[indent] -Еще, - не просит, а требует Дарклинг, рисуя языком на нежной коже Жени узоры. Он хочет услышать еще, ему нужно услышать еще - он не знает и не хочет знать, откуда у него такое желание, не понимает, почему собственное имя [просто и незамысловатое, ничем не примечательное] вызывает дрожь в его теле и заставляет все внутри скручиваться в тугой узел. Женя ему не отказывает ни в чем, в том числе и в этом, потому что она повторяет его имя, дает ему насладиться его звучанием, и Дарклинг наслаждается, наслаждение свое щедро деля с ней самой. -Давно не говорил и почти никому не говорю, - Женя исключение, даже сейчас он ей об этом напоминает, потому что почти никто не знает его настоящего имени, только он и его мать, а теперь еще и она, которая тянет нараспев гласные, ласкает его слух и льнет к нему, жмется, когда он скользит поцелуями все ниже и ниже, когда оставляет ее грудь ноющей от его ласки, когда сползает на кровати до тех пор, пока не оказывается под девушкой, пока не обхватывает ее ладонями за бедра и не касается ее языком между ног. Кто еще может сказать, что сам Дарклинг, генерал Второй Армии, снизошел до такого? Никто кроме Жени, никому кроме Жени не достается такого внимания, никто кроме Жени не знает, что такое чувствовать на себе его губы и язык.

[indent] Дарклинг не скуп на ласки для Жени - ее он как начал откровенно баловать, чтобы ей легче было переживать тошнотворное внимание короля, так и продолжил, постепенно незаметно для себя привыкнув к тому, что с ней надо именно так. Да, бывают дни, когда она почти влетает к нему в комнату [взбудораженная и злая, охочая до ласки и забвения девочка] и все у них выходит грубо и быстро, даже одежда порой не вся оказывается снята к концу. Да, бывают дни, когда он приходит уставшим и раздраженным, и Женя тогда делает все, чтобы он расслабился и забыл о заботах. Да, бывают дни, когда они оба неожиданно разыгрываются и дразнят друг друга, доводя до исступления и не скупясь на метки, которые с его тела она потом заботливо сводит. Дарклинг стар, а Женя не ханжа, чтобы бояться каких-то ласк, но вот так они друг к другу еще никогда за время их отношений не прикасались. Так вышло, просто-напросто потому что он об этом не задумывался, а она и не смела ни о че подобном его и просить, даже если сама о подобном и мечтала.
[indent] Она повторяет его имя, пробует на вкус и дает Дарклингу насладится его звучанием сполна. Произносит она его по-разному, будто бы не знает, как лучше его проговаривать: тянет гласные, говорит едва-едва слышно и нараспев, вспоминает все известные ей сокращения, все ласковые варианты, но чаще всего тянет два слога. Женя словно и сама наслаждается тем, что может теперь произнести его имя. Или она наслаждается темным взглядом, которым он ее беззастенчиво ласкает? Она наслаждается его губами, которые не покидают ее нежной кожи? Она наслаждается его пальцами, которые впиваются в ее бедра, чтобы удержать ее над ним? Она наслаждается тем, что он, могущественный генерал Второй Армии, единственный [на самом деле это не так, но кому об этом известно?] Заклинатель Теней, устраивается под ней, между ее разведенных ног и касается ее влажных складочек своим языком? Да, все да, все это на нее действует, все это заставляет ее трепетать, и Дарклинг тоже трепещет.
[indent] Его имя Женя теперь тянет с искренним удивлением, последней букве давая взлететь вверх и слиться с протяжным стоном. Ласкал ли ее уже кто-то таким? Слизывал ли с нее ее собственную влагу, касался ли губами в таких порочных поцелуях? Сомнительно, потому что король в первую очередь думает о своем собственном удовольствии и самое большее, что можно получить от него - спешно двигающиеся пальцы, которые больше раздражают и вредят, чем ласкают и распаляют. Дакрлинг же не жалеет сил, лаская Женю, и прерывается только тогда, когда перестает слышать свое имя. Он дышит горячо и влажно, обжигает ее до тех пор, пока она снова не зовет его, и только тогда он продолжает прерванное занятие и сам тихо стонет, горя так, как не горел уже очень давно. Кто сказал, что он сделан изо льда и камня? Кто сказал, что подобное ему чуждо? Кто сказал, что он не может быть ласковым и щедрым любовником? Не сделан, не чуждо, может. Дарклинг, пожалуй, может все, когда хочет, а сейчас она очень сильно хочет Женю и никого кроме нее.

[indent] Женя падает, сладко стонет его имя, вскрикивает его, а потом устраивается на нем, жмется к нему, тянущего ее к себе, сползая и накрывая собой. Она тяжело дышит, жмурится от пережитого, и Дакрлинг [сам он еще разрядку не получил, но это не значит, что он остался без своей порции удовольствия] сам прикрывает глаза, тяжело дыша. Они оба встрепанные и взмокшие, но, пожалуй, настолько близко к чувству какого-то счастья он еще не был. Или уже был когда-то, но не помнит? Он слишком долго живет, что-то им уже забывается, стираясь из его памяти, потому что становится неважным, поэтому он не может точно ничего сказать. Дарклинг знает одно - Александром его не звали уже очень давно, а Сашей, кажется, и вовсе никогда. Женя узнает его имя и тут же меняет его под себя, сокращает, произносит так ласково, словно с ней постели какой-то юнец, а не генерал Второй Армии, словно она бесконечно любит его и наслаждается каждым проведенным с ним моментом. Хотя, почему "словно"? Женя в самом деле его любит, о чем не так уж и сложно догадаться. Своих чувств она при нем не скрывает, позволяя видеть все, что творится у нее в душе.
[indent] Дарклинг вздыхает, слизывает вкус Жени со своих губ, и слабо улыбается ей, когда девушка кое-как дотягивается до его лица и целует. Выходит неловко, потому что ее дыхание все еще не восстановилась, у нее слабость в теле и она не спешит спускаться с того седьмого неба, на которое поднялась, а он ее и не торопит это сделать. Он поглаживает ее по взмокшей спине, рисует на ней пальцами какие-то узоры, линии и спирали, и думает о том, что не хочет, чтобы сейчас его кто-то беспокоил. Ради дел вылезать из постели, оставляя там Женю, ему бы не хотелось, особенно с учетом того, что сам он еще возбужден. Так она его не оставит, конечно же, и очень скоро им займется, потому что ей нравится доставлять ему удовольствие, нравится видеть, как он теряется, меняется, становится кем-то другим, кем-то, кто обнимает свою любовницу, кто балует ее, кто покрывает ее тело поцелуями и срывает с губ стоны, кто сам кончается от ее ласки.
[indent] -Только ты меня так зовешь, - говорит Дарклинг, вместо того, чтобы ответить на ее благодарность. Он не сделал ничего особенного, за шестьсот лет он видел многое и это - самое простое, что можно придумать. Он бы и промолчал, но она зовет его по имени, вновь ласкает его слух, и от этого он вздыхает, облизывая губы, на которых все еще чувствует вкус и влагу Жени. - Только ты меня так зовешь... и только ты можешь меня так звать, Женя, никто другой, - о том, что делать это она может исключительно наедине, подальше от чужих ушей, он не уточняет. Женя ведь такая умница, она и так это должна прекрасно понимать, поэтому дополнительные уточнения ей не требуются. Это хорошо, Дарклингу нравится, что ей не приходится объяснять очевидное, что она принимает все, что он ей дает и не требует большего. Не требует, но получает, даже если сам он и не обращает на это ровным счетом никакого внимания.
[indent]
[indent]