петербург город злой, здесь по неве плывут трупы (в детском лагере нравилось им рассказывать страшилки про наводнения, и про то, как рука утопленника екатерине второй в окно спальни в зимнем дворце постучала, когда вода поднялась на несколько метров, затопив подвалы с бродягами и первые нищие этажи доходных домов), из-под арочных подворотен темных полукруглых таращатся убитые в девяностые бизнесмены, из окон старых домов пялится съеденные в блокаду жители. здесь в каждой парадной по расстрелянной или отправленной в сибирь семье, здесь в каждом доме вырезки из криминальной хроники, здесь за закрытыми в отдельной комнате комнатах могут неделями лежать трупы, пока запах не станет совсем сладким, тошнотворным, и не начнет тревожить соседей. здесь по весне просыпаются самоубийцы, бросающиеся с 124 метров жилого комплекса "александр невский" на проспекте обуховской обороны, топящиеся и без того мертвой воде обводного канала, здесь жестокость любая встречается с обычным равнодушием, а все часто оправдывают тем, что город с ума сводит. он и сейчас это делает, грязной зимой, когда с невы дует такой ледяной ветер, что промерзают кости, снегом наспех укрывает преступления, замерзших вокзальных бомжей и вечных питерских пьяниц. юля эти проиcшествия просматривает дежурно, делая заметки, потому что в ленте с каждым днем поднимается градус насилия и жестокости, это уже не удар ножом на общей кухне, а двадцать четыре удара и расчленный труп местного бывшего зека, выброшенный по помойкам, это не бутылкой разбить голову избивающему мужу, а методично осколком рисовать на его лице огромную клоунскую улыбку, это группа заключенных напала на охрану, это горящие пустыри, огонь от которых перебрасывается на жилые дома, это взорванная в центре города машина, самодельные гранаты, пчелкина вспоминает плывущих по неве утопленников - в лагере истории именно она рассказывала, пугая других до визга.

девочки визжали, хватались за руки нравившихся им мальчиков, притворялись слабыми и испуганными, а те велись, как придурки, целовали в лоб и шептали слов утешения. юля тогда уже поняла, как всем им нравится собственная сила, им в кайф в это. смотрят ей в вырез платья и бегущей строкой по лицу: давай, притворись беспомощной, попроси меня тебя выебать - у юли принципов никаких, когда дело до работы доходит (ее папа учил, что цель всегда оправдывает средства, вот и дима дубин получает то, на что рассчитывает, видит только то, что хочет; для димы дубина рыжая веселая юля - ставшей вдруг доступной звезда, которую можно угостить вишневым пивом и ненароком погладить по колену, стирая крошки от чесночных гренок, она смеется над его шутками, притупляет его настороженность горячей близостью, соприкасающимися коленками, и горящими глазами, юля-мечта), но даже ей мерзко становится. когда-нибудь чумной доктор и до этой заразы доберется и ему стоило бы устроить народное голосование, пчелкина бы подкинула пару-тройку имен из числа высокопоставленных генералов и чиновников.

с димой они тогда расстаются на пороге ирландского паба. дубин не умеет ни пить, ни врать, и шатко все пытается предложить ей проводить ее до дома. юля смеется звонким ядовитым колокольчиком, говорит, что у нее еще дел много, и легким шагом идет в другую сторону от тихого закрытого метро. у юли память фотографическая, по закрытым дворам с окнами в окна, ходит она недолго, без страха ныряя в неосвещенную парадную, накопленная усталость давит на виски, и хочется простого человеческого еще выпить, полежать в горячей ванне, массаж и потрахаться так, чтобы колени подгибались. и, может быть, шавермы. игорь ей дверь открывает, не спросив, кто, будто не по этому городу ходит маньяк со своей множащейся свитой (купи маску чумного доктор - и вот ты уже чумной доктор), по пояс голый, с мятым после пары часов сна лицом. еще на общей площадке, под любопытным взглядом соседских глазков, юля снимает с себя плащ, бросает под ноги, а потом и платье, одним рывком, через голову, растрепав волосы (что сделало ее похоже на лису). она берет в ту ночь то, что хочет (а хочет - игоря, сейчас, прямо на полу, несколько раз, хочет его внутри себя, хочет слизывать с него горячую соленую испарину, не целовать, кусать его в подбородок с колючей щетиной, хочет царапать ему спину, будто помечая крестом, хочет, чтобы он двигался в один ритм с ней, и ритм это такой, будто они оба бегут марафон, и когда они кончают вместе, какое-то время остаются еще одним целым), а потом подбирает вещи с пола, застегивает сапоги и просто уходит.

а потом не берет трубки и делает вид, что не замечает того, как гром приходит ей под окна, всегда минуя охрану с помощью ксивы. не включая свет, юля засекает, сколько выдержит, и, бывало, тот сваливал только под утро. на сообщения димы дубина "привет, как дела?" отвечает "хорошо" и присылает подмигивающий стикер.

мама звонит, в голосе у нее беспокойство, снова просит быть аккуратной. юля закуривает крепкий "кент" и отодвигает штору в сторону. снег идет, чтобы скрыть следы, крупный, как хлопья пепла. она видит, как он ложится на широкие плечи игоря, на голую шею, на козырек кепки. будто специально стоит под светом желтого фонаря, чтобы видела. мама продолжает что-то говорить, что-то про новости, предлагает юле дать денег, чтобы она уехала в лондон, им так с отцом будет спокойнее, а юля говорит: "мам, мам, все, мне надо идти, пока", кладет сигарету на край стола и взмахивает ладонью. игорь только этого будто и ждал.

когда он поднимается, он приносит с собой колючий холод. кожаная куртка промерзла, снег падает на юлю - которая в одной безразмерной футболке, босая, - и быстро на ней тает. гром сразу к ней лезет, вылизывает ей шею и говорит, что скучал, пчелкина у него за спиной глаза закатывает и ловко из рук выкручивается, отступая в гостиную, но взглядом за собой зовя, будто собаку за ошейник тянет:

- ну, зачем пришел? - спрашивает, сигарету берет и делает короткую затяжку, дым в сторону выпуская. - сегодня, и вчера, и позавчера, и три дня назад, и в среду, и в четверг, и в пятницу.

у юли в любовниках молодые айтишники-стартаперы, сыны депутатов заксобрания и один женатый футболист "зенита", у юли в поклонниках бывшие одноклассники, навязчиво пишущие короткие дроби сообщений во "вместе", которые остаются непрочитанными, папин коллега с работы, которому за пятьдесят и который уже развелся со своей начавшей увядать женой и отправил в англию учиться сына (ради его же будущего, но на самом деле чтобы не мешал своим подростковым максимализмом), юля никого надолго в своей постели не задерживает, и оставаться на ночь с ней не надо, после секса она собирает в ком чужую одежду и выбрасывает на лестничную площадку - в соседях все равно глухая бабка-блокадница, какие-то на птичьих правах квартиранты, вежливо с ней здоровающиеся на общих лестницах, и работающие на износ гастарбайтеры, от которых обещает избавиться сын депутата связями отца. юлю пытаются привязать драгоценностями в фирменном пакете "тиффани", подарками, деньгами, она их и привлекает тем, что ничего не берет от тех, с кем спит - те срываются и записывают ей голосовые, присылают цветы (мусор) и требуют внимания, как истеричные дети. что ей после всех этих холеных, дорогих, в костюмах, в брендах, в терпком запахе нишевой парфюмерии, из гелендвагенов и новых мерседесов, окруженных доступными - и от того ненужными, - питерскими хищницами какой-то мент в старой куртке, у которого за душой только родительская квартира и смешная зарплата?

юля смотрит игорю прямо в злые его глаза, смеется, забросив голову назад так сильно, все ниточки-жилы на шее вытянулись, и отвечает сама себе: хочется. именно его хочется, не талантливого футболиста, не вдохновленного робкого айтишника, не избалованного мажора, его хочется, только его, как тогда в тишине, без лишних слов и томных охов-вздохов и вопросов "тебе удобно?", "тебе не больно?", "тебе хорошо?", прямо сейчас. пчелкиной взгляд его такой - будто под дозой, зрачки бешенные, два черных солнца, - лучше всех подарков, по коже голой скользит, заставляя всю мурашками покрыться, чуть сильнее сдвинуть вместе колени, мышцы напрячь, чтобы ничем себя не выдать. юля сигарету держит так же, как кинозвезды из старых фильмов, дым выдыхает через нос, пепел стряхивает прямо на пол, завтра клининг придет и все языком вылижет, когда гром ее прямо в стенку впечатывает, она коротко выдыхает от боли, но сигарету из пальцев не выпускает, она чадит серым и опутывает их вдвоем терпковатым дымом. юля руки на плечи грому складывает, в запястьях за его шеей перекрещивает, и им как картиной в эрмитаже любуется, совсем же другой здесь, когда они наедине, а не окружены, такой же был под ней, тогда, на полу, что-то новое открывает в себе, обнажает страшное, от чего другая бы в слезы, а юле любопытно. знает все о нем - досье собирать на грома до смешного просто, - а вот это новое что-то, родное, и где только прятал от нее такого игоря грома?

она на поцелуй сначала не отвечает, улыбается плотно сжатым ртом, но он ее за губу больно кусает, и она от неожиданности расцепляет челюсти, позволяя чужому языку вылизывать ее зубы, проскальзывать на небо и влажную гладкую изнанку щеки, и пальцами в криво подстриженный затылок (триста рублей в полуподвальной парикмахерской, где пахнет лаком для волос и летают клоки состриженных волос) вцепляется, пепел сигареты падает грязны снегом. это лучше вялых поцелуев мажора и осторожных - айтишника (футболист целоваться не любил). она чувствует вкус слюны игоря, горечь плохого кофе, желудочного сока, съеденной утром шавермы, и ей нравится даже это. нравится крепкий запах пота на вороте его куртки, тяжелый, живой запах горячего тела, и куртку эту юля с него стаскивает все еще одной рукой, а сигарету чуть случайно не тушит грому прямо в шею. в ней звенят ключи, мелочь, выпадают карточки-пропуски, все то, что мужчины распихивают по карманам. дурацкую игру в хорошую девочку пчелкина сразу бросает, себя прижимает к игорю, бедрами к его паху, ладонью лезет прямо за ремень его джинсов, передразнивает:

- "получаю то, что хочу" это меня что ли хочешь? правда что ли? я-то и не догадалась. - сигарету наконец выкидывает куда-то, не до нее сейчас, как и до ожога на ламинате, как до монтажа нового ролика, как и до чумного доктора. света почти нет, только мерцает открытый ноутбук, у юли волосы блестят влажной темной медью, царапается, забирается, теперь и ноги за спиной игоря скрещивая, чтобы он ее вес подхватил, на полу все же удобнее, стоя сексом только в голливудских фильмах заниматься красиво. пчелкиной даже чуть жаль, что она держала его на улице несколько часов под пышным снегопадом, который завтра станет соленой слякотью, может до ангины какой-нибудь, или простуды, а ему еще чумного доктора ловить, город защищать, головой своей рисковать, что там герои обычно делают? у юли от поцелуев (и недостатка кислорода, и от бешено-вкусного запаха игоря, кто мог подумать, что когда хочешь кого-то по-настоящему, даже запах пота возбуждает, для пчелкиной это какое-то новое открытие совсем) голова кружится.

вместо чая с малиной и имбирем предлагает:

- пойдем в ванную? - там ванна огромная, которая набирается, вытягивая воду из всего дома досуха, но юле до чужих проблем только на видео не плевать, только для своих подписчиков в инсте, а так какая разница (счета коммунальные она даже в глаза не видит, их оплачивает то ли папа, то ли айтишник, то ли футболист, а может, по очереди, как они в этой квартире появляются, только по счастливой случайности еще не ударившись друг об друга лбами). от горячей воды пар поднимается вверх, зеркал не видно совсем, юля рукой воду пробует, бесстыдно наклоняясь низко, изгибаясь в пояснице. - мне ролик монтировать надо вообще-то. приперся тут.

а сама футболку через голову снимает.

Отредактировано Yulia Pchelkina (2021-04-15 22:19:08)

игорь гром сначала псом караулит одну единственную парадную, а потом бегом по лестницам до горячей, выступившей на затылке, испарины - проникает в ее квартиру без ордена и постановления, смотрится здесь по-хозяйски, целует и касается так уверенно, будто никуда уходить не собирается (сказал же, что не слушала-то, хочет, и знает, что хочет, в отличие от запутавшихся футболистов, мажоров, айтишников и самой юли, впервые испытавшую какую-то пьяную эйфорию от одного только чужого присутствия). острой на язык юле слов не подобрать теперь, что между ними происходит, влюбленность давит зубами с исправленным прикусом, любовь варит заживо в кипятке, влечение слишком мелкое, похоть слишком громкое, пчелкина время тянет, потому что не хочет на самом деле, чтобы гром уходил - всех остальных в черный список во "вместе", а он пусть остается (юля себя сразу поправляет мысленно, чтобы совсем сладко, молодо не поплыть, пытается остаться чуть отстраненной: пока ведет себя нормально, а если что, сразу выгоню, точно выгоню, обещаю).

игорь медленно в кипяток опускается, как иван в сказке про конька-горбунка, которая в детстве очень ей нравилась. она садится на корточки, круглыми коленками в кафель упирается, подбородком острым себе в сложенные на бортике руки упирается, шрамы рассматривает абсолютно беззастенчиво, нагло даже, и даже не стыдно совсем: некоторые старые и похожие на кривоватые кляксы, другие совсем свежие, даже со следами медицинских швов, ровные линии надрезов, наверное, от ножа, пятна кровоподтеков всех цветов от черного до бледно-фиолетового и желтого, как лесные поганки, юля сама с собой смеется от такого сравнения, и лопнувшие пузыри ожогов, и просто содранная чем-то кожа, и все это на поджаром теле, как на холсте. раньше ей-то как-то некогда его было рассматривать, больше закатывала глаза к потолку, где осталась лепнина с века девятнадцатого, отпавшая комьями из-за сырости, а сейчас можно, и даже нет никого рядом, чтобы сделать ей замечание, строгий выговор, что на людей смотреть так некрасиво и невоспитанно. вот скажи ей гром сейчас, чтобы не пялилась - рассмеется же, перекинет ему ответное "хочу и пялюсь". что-то завораживающее было в этих отметках, зарубках, засечках, нескольких она подушечками пальцев касается. говорят, места новой кожи чувствительность теряют, но у самой юли на теле только крошечный шрам на ладони в полсантиметра, будто она себе отметку поставила, чтобы что-то не забыть.
(все равно забыла. даже откуда он теперь не вспомнит)

юля ждет, пока вода остынет хотя бы чуть-чуть - иначе красными пятнами вся пойдет, не очень-то красиво будет, - и осторожно опускается в ванну, мурашками вся крупными покрываясь, они как точки по рукам, и она торопливо их стирает ладонью. место себе находит не напротив, а между игоря ног, спиной к его груди прижавшись и затылок положив на плечо. закрывает сначала один глаз, потом второй, расслабляясь, отпуская - это та юля, которая мальчишкам не верила никогда, которая валентинки в школе выбрасывала в мусорную корзину, и вещи мажора с лестницы отправляла в свободный легкий полет, и дольше необходимого никому оставаться не позволяла, теперь просто тянет, тянет, тянет момент, как вкусную сладкую жвачку, и даже не говорит ничего, на какой-то момент прямо рыжей головой уходя под воду.

очень хочется назвать его по имени, аккуратно каждый звук, "и-го-рь", но пчелкина зовет его иначе, будто пытаясь все равно сохранить между ними стену, хотя их тела прижаты близко, тепло, жар передается от него к ней, возбуждение щекочет низ живота, и что-то совсем огромное, необъяснимое заполняет изнутри грудную клетку:

- гром. - почему-то именно сейчас, именно в этот момент абсолютной близости, ей важно знать, что он такой же, как она, что это не просто так, что она сначала впускает его в свою квартиру, в свою ванную, а потом в себя, во что-то уязвимое и неуверенное, что не видел никто. она это прятала хорошо за выстроенной речью, за рыжими нахальными усмешками и токсичными комментариями, которые она давала в своих видео, потому что ее хорошо научили, что редакция требует крови (где-то даже футболка такая валяется, с уже почти выцветшей выстиранной надписью) - а что ты действительно думаешь про чумного доктора?

(юле самой перед чумным доктором ответ держать; юля не за добро и не справедливость, которую на черных крыльях несет эта уродливая птица, не за белые самолетики, не за летающие крупные купюры из офиса сергея разумовского, юля на самом деле за хайп, если волка кормят ноги, то пчелкину - хайп. а там, если справедливость и правда свершится, и ей хорошо, и городу. только вот история учит, что сначала расправятся с теми, кто истекает жиром на бюджетных деньгах, а потом примутся за квартиры хорошие, машины дорогие, дачи в престижных районах тех, кто дальше по спискам - было ее, стало общее)

- ладно. ладно. - когда пчелкина говорит, в ней успокаивается что-то. звук собственного голоса убаюкивает странно, лучше, чем горячая вода и руки игоря. юля еще десять раз под нос, шепотом, шепчет это, потом переворачивается, чтобы лицом к лицу с громом оказаться. близко носом к его носу прижимается, будто хочет, чтобы он снова ее поцеловал так странно и по-другому совсем, будто они какие-то другие люди. на ресницах юли капля воды замерла, она моргает, и она срывается вниз. и спрашивает внезапно, и врать ей нельзя, слишком внимательно смотрит:

- игорь, откуда у тебя эти ожоги?