Ромашки спрятались, поникли лютики
Когда застыла я от горьких слов.
Зачем вы, девочки, красивых любите? -
Непостоянная у них любовь.
- А можно я туфли новые надену?
И к груди трепетно так прижимает их. Белые. Прижимает так, будто голубку держит, будто вырвется она сейчас и полетит высоко-высоко. Новенькие, ни разу не одеванные еще. Мамка на выпускной приберечь хотела. Но сегодня такой вечер! И Але так хочется пойти в новых туфельках. Хоть бы разочек! Она же так аккуратненько, что даже не заметно будет, что надевала! А потом - и на выпускной, это ничего, никто не заметит, что уже одеванные.
Мама смотрит выжидательно, поправляет перепачканными в тесте руками выбившиеся из-под платка пряди с первой сединой. Смотрит на Альку, думая, что сказать. А Алька только стоит посреди хаты еще в переднике, но уже в платьице сатиновом, с косичками своими и глазами голубыми-голубыми. Никогда она не просила у матери чего-то так сильно. Даже туфельки - и те пришлось уговаривать купить. А она все "не надо мне, мать, не надо. Ты лучше Пашке пальто возьми". А сейчас стоит и держит эти самые туфельки, как главное сокровище на всем свете. Мать улыбается.
- Только галоши не забудь! Там слякотно!
На Алькином лице - улыбка, такая редкая, такая искренняя. Как будто ей кто этих улыбок перед рождением какое-то количество отсыпал. И теперь боится она тратить их понапрасну, только изредка, только по поводам. Подбегает к маме, обнимает со спины, носом трется. Ну чисто котенок, а не девочка.
- Спасибо, мамулечка!
Ноги - в галоши, туфли - у груди. Плащ сверху, чтобы не намокнуть. Грозы майские они такие - внезапные и сильные. Альке нравятся. Когда небо вмиг такое черное становится и в воздухе пахнет по-особенному: водой, которая вот-вот, да и прольется тысячами ручейков. Она поправляет воротник, чтобы аккуратно лежал и выпрыгивает на крыльцо. Останавливается на секунду, пытаясь сердце унять хоть немного. Закрывает глаза крепко-крепко, не в силах первый шаг сделать. Даже дыхание задерживает.
Ба-Бах! - гром где-то вдалеке. Алевтина резко раскрывает глаза и делает...
... ВДОХ.
Выдох. Вдох. Воздух тяжелый. В нем - запах сырой земли, запах воды, смешанной с грязью. В нем запах солярки и машинного масла. Запах пороха и машинных выхлопов. В нем запах крови и противно-сладкий запах самой смерти. Алевтина хмурится, не в силах глаза раскрыть. Хочется повернуться, глотнуть хоть немного свежего воздуха, но в рот только земля забивается и руки не двигаются, совсем не двигаются. И в голове только противный писк в пустоте. Как будто чайник кто забыл с печи в пустой хате снять, на так и свистит он, пока не выкипит вода вся. Встать, надо встать, выключить, выкипит ведь. Точно надо, зачем вот только? Но Алевтине надо, она знает. Только бы вот винтовку не потерять... Только бы винтовку...
Чьи-то руки ее переворачивают, за плечи берут, трясут, по щекам удар - удар. Она глаза открывает, но перед ними не мир - дымка какая-то. Фигуры смазаны, ресницы от грязи и крови слипшиеся. А глаза - голубые, чистые - куда-то в небо смотрят, так и не видя ничего перед собой. Губы не разлепить - казалось бы, так давно сомкнулись, что срослись уже вместе, никогда больше слово через них не вылетит. И писк этот, все еще противный писк, который перекрывает все.
Что случилось? Голова не работает. Был гром? И туфли она к груди прижимала. Новенькие, белые. Мамка на выпускной купила.
Нет, был взрыв. Снаряд рядом разорвался, вот что было это. И у груди - не туфли вовсе, а винтовка. Родненькая, миленькая, не потеряла, не потеряла!
А руки ее тормошат, и голос чей-то - прямо в ухо. Кто это? Что хотите? Наши? Мальчики, родименькие, не слышно ничего - в голове писк и перед плазами плывет все. Оставьте, просто оставьте. Там, наверняка, раненные есть. Чуть дальше. Она прикрывала, пока отходили. Раненных спасти надо! Девчонки их на себе вытягивали, пока она прикрывала. А она - справится. Полежит сейчас только немного и снова в строй. Только бы руки отогреть немножечко. Только бы перед глазами прояснилось. Раз - и в лицо водой, как будто в озеро нырнула. Вдох. Полной грудью. Из рук кто-то винтовку вырывает, закоченевшие пальцы еле-еле разжимая. Не надо, мальчики, не надо, ей же стрелять еще, отходы прикрывать.
- Am Leben! Am Leben! Blei zum Verhör! - где-то над ухом, так близко, но так далеко. И сердце, уставшее уже биться, удар пропускает предательски.
Не наши.
Алевтина закрывает глаза устало. Не прикрыла. Не успела. Не смогла. Еще и винтовку забрали...
- Schneller! Komm herein!
Ноги заплетаются. И голова гудит все еще. Но ее толкают в спину, толкают вперед, перегавкиваясь по-своему. Куда ведут? Зачем? Пристрелили бы уже на месте, и дело с концом. Но нет, ведут, как будто бы трофей какой военный. Как будто бы думают, что скажет она им что-то. Как будто бы знает она что-то важное. Ведут в палатку какую-то, заталкивают силой, гоготят о своем. Алевтину на колени перед столом чьим-то. На губах вкус крови - носом пошла после резкого подъема. Но она все равно силами собирается - на ноги встает. Пускай смерть. Пускай пытки. Но советский солдат перед фашистом на коленях ползать не будет. Пока ноги целы - будет стоять! Пока силы есть, хоть капельку - будет бороться! Как все они. Как Родина ее - уставшая, кровоточащая, но несломленная.
[nick]Алевтина[/nick][status]родина мать[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/13/b6/121/780067.gif[/icon][lzsm]<span>1943</span> <data><a href="оставить так">алевтина, 25</a></data> :: ты, солнце моё, взгляни на меня - моя ладонь превратилась в кулак. и если есть порох, дай огня! [/lzsm]
